Зинаида Гиппиус. Муза Д. С. Мережковского

«Сын Бориса Савинкова, достойный (или недостойный) отпрыск этого изменника, ездивший в Испанию воевать в рядах большевиков (и там женившийся на испанке), уехал в Советскую Россию и там получил видное место. Камнем ему земля!

Боже мой, вот уж когда, повторяю, „все умерли, остальные сошли с ума“. И действительно, что еще писать, о чем? Зачем?»

Вокруг на каждом шагу – черные мундиры немцев:

«…Черных роботов все больше, и все они омерзительнее… Нет выхода».

Муссолини она уже без тени сомнения именует «тупицей». Былой кумир Дмитрия Сергеевича повержен.

И вот в начале июня 1940 года бомбардировки французской столицы все же начинаются. Пятого июня Мережковские вновь бежали в Биарриц. Однако уже через десять дней немцы захватили Париж, а спустя еще две недели пала вся Франция. В Биаррице Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна сначала жили вместе с другими беженцами в отеле «Мезон Бэск», потом оттуда всех выселили. Мережковские ночевали у знакомых, потом обосновались в приюте для беженцев. Общались и дружили с Надеждой Тэффи, оказавшейся их соседкой в эвакуации. Впрочем, дружила скорее Зинаида Николаевна. А Дмитрий Сергеевич в это время стал очень угрюмым и нелюдимым.

В 1940 году Мережковскому исполнилось семьдесят пять лет. Русские эмигранты, сами находясь в весьма стесненном положении, устроили юбиляру торжество и собрали для него деньги. Чествование прошло 14 августа.

Ни Дмитрий Сергеевич, ни Зинаида Николаевна не знают, что несколькими днями ранее в Польше скончался человек, который на протяжении многих лет был членом их семьи, – Дмитрий Философов. Им об этом станет известно только 22 августа. По свидетельству Надежды Тэффи, они встречают эту новость довольно равнодушно.

Но это лишь внешняя реакция. На самом же деле они были глубоко потрясены.

«С того дня (22 августа), как мы, встретив на улице зловещего Меньшикова, узнали, что умер Дима, я так в этом и живу. Я знала, что он умрет, что он глубоко страдает и жаждет смерти. Я даже думала, что он уже умер, – трудно было себе представить, что он мог все это, и себя, пережить…

А все-таки лучше не знать наверное. Вот снова подтверждение, что вера – всякая, даже не моя ничтожная, а большая, – всегда слабее любви. Чего бы проще, кажется, говорить, как Сольвейг:

„Где б ни был ты – Господь тебя храни, А если ты уж там – к тебе приду я…“

Да, приду. А если и не приду, ведь я этого не узнаю… Но мысль, что не приду и не узнаю…»

З. Гиппиус.

Дневники. Серое с красным

На деньги от чествования супруги сняли замечательную солнечную виллу – а в это время бедная Тэффи ютилась в скверной квартире без отопления. На этой вилле супруги Мережковские жили, пока деньги не закончились, и тогда их выселили за неуплату – летом 1941 года они переселились в меблированные комнаты. Дмитрий Сергеевич болел. Зинаида Николаевна ухаживала за мужем и находилась в постоянном страхе потерять его.

В сентябре 1941 года им удалось одолжить деньги у знакомых и вновь вселиться в свою старую парижскую квартиру.

Надежда Тэффи

Последние месяцы жизни Мережковского были омрачены изоляцией, в которой он очутился из-за того, что, как передавали современники, произнес по радио прогерманскую речь – восхищался тем, что Германия освобождает мир от большевистской заразы. Многие парижские знакомые отвернулись из-за этого от Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны. Хотя она уж тут была точно не виновата – она именовала Гитлера не иначе как «бесноватым», «клинически помешанным» и никогда победы ему не желала.

Вся эта история с радиообращением выглядит очень странно, ибо друзья Мережковского неоднократно вспоминали о том, что писатель ненавидел и презирал немецкого фюрера. Одоевцева свидетельствовала, что Мережковский именовал Гитлера «маляром, воняющим ножным потом». Откуда же тогда эти проникновенные слова о великой миссии нацистской Германии? Неужели просто страх перед немцами? Неужели жизнь сломила даже этого принципиального, упрямого человека?