Зивелеос. Книга вторая. Поляна Лысой горы

Воздух поляны был напоён ароматами цветов, как нигде. Причина заключалась в том, что, благодаря установленной защите, вся поляна находилась как бы под стеклянным колпаком, не пропускающим ни ветер, ни дождь или снег. Но для жизни растительности поляны они были нужны. Кроме того ветряные мельницы, дававшие электроэнергию, без ветра не могли работать. Поэтому Тарас Евлампиевич или дядя Лёша время от времени отключали защиту на непродолжительный срок. Чаще всего это делалось в ночное время и когда дул ветер, что можно было увидеть по качающимся веткам деревьев, окружавших поляну, или во время дождя, чтобы напоить травы водой. Так называемый защитный колпак начинался несколько ниже самой поляны, не позволяя никому к ней приблизиться. Когда колпак защиты включался, поляна оказывалась без ветра и тогда ароматы цветов никуда не улетали, сгущаясь на её территории, делая воздух более насыщенным, пахучим, как бывает весной, когда свежие запахи цветов буквально врываются в столь недавно морозный, чистый, ещё не пьянящий воздух.

И потому, кстати, здесь было теплее, чем рядом в лесу. Вынося стол на поляну из дома, хозяева ничем не рисковали. Весь сегодняшний день купол защиты снимался только для того, чтобы выпустить улетавших на регистрацию молодых и чтобы впустить их обратно. Весь день светившее солнце прогрело поляну так, что обитатели её ощущали себя словно в летнюю пору. Мелькали повсюду бабочки, трещали кузнечики, свистели и щебетали мелкие птахи. Здесь осень ещё не началась.

Большой почти квадратной формы обеденный стол позволял всем участникам пиршества чувствовать себя на равных друг с другом. Сегодня их было ровно восемь – по одной паре на каждую сторону стола. И если бы не белая борода хозяина поляны, привлекавшая внимание всех, трудно было бы со стороны сказать, кто сидит во главе трапезы. Во всяком случае, в самом начале праздничного обеда это, конечно, были молодожёны. За них и поднял первый тост Тарас Евлампиевич, попросив разрешения на первое слово у своей соседки Надежды Тимофеевны, которая как бабушка невесты имела полное право говорить первой.

– Я обязан, – начал он, – прежде чем приступить к нашему торжеству, попросить всех подняться и помянуть женщину, ставшую жертвой беспредела власти по нашей, к сожалению, вине. Мы не хотели и не ожидали её смерти. Но мы были к ней причастны, ибо власть хотела погубить нас.

Четыре пары поднялись и минуту стояли, молча, опустив головы.

– Прошу садится, – прозвучала просьба, но сам Тарас Евлампиевич остался стоять.

– И не будем пока больше об этом. Я хочу, – сказал он, – поздравляя молодых с началом семейной жизни, пожелать нашей замечательной, самой красивой и единственной в мире летающей паре, успевшей совместными усилиями сделать невероятное – пробудить людей целого города Оренбурга, а, может не его одного, к борьбе за собственное счастье, – пожелать этой паре поселиться навечно в сердцах людей всего человечества и оставаться счастливыми, видя, какое счастье они приносят людям. Видя счастье других, будьте счастливы! – патетически закончил он короткую речь и выдвинул вперёд свою руку с бокалом шампанского навстречу другим сдвигаемым бокалам.

Лучи уходящего за кроны деревьев солнца, расплескались отражениями в шипучем напитке, хрустальный звон рассыпался и покатился в разные стороны, заглушая стрекотание кузнечиков и затухая в короткой после покоса зелёной траве лужайки.

Второе слово, несомненно, по праву принадлежало Надежде Тимофеевне. Она поднялась, но именно в эту секунду решимость доктора наук, профессора, выступавшей на сотнях конференций и в огромных студенческих аудиториях, покинула женщину, на глазах сами собой навернулись слёзы, и она заплакала.

– Бабуль, не надо, – тихо сказала Татьяна, и все почувствовали, что внучка сама едва сдерживает свои слёзы.

– Не буду, не буду, – проговорила Надежда Тимофеевна испуганно, вытирая глаза поднятой со стола салфеткой. Сама великолепный психолог, она мгновенно поняла, что неожиданная её слабость может вызвать ещё более сильные рыдания внучки, и это придало силы, чтобы в ту же секунду взять себя в руки.

– Прошу, друзья, простить… мои слёзы. Я отдаю… в руки Николая… своё любимое создание.

Надежда Тимофеевна говорила теперь спокойно, хотя всё же чувствовалось по длинным паузам, что даётся это с трудом.

– Я создавала её сама… как человека, потому что мы… рано потеряли её родителей. Она выросла чудной девочкой и всегда любила петь… как любили её родители. Неожиданно в нашу жизнь вошёл… нет, влетел Коленька, наш спаситель.

Все видели, что из глаз Тани потекли слёзы. Видела это и Надежда Тимофеевна, но продолжала говорить.