Злоба

– Это уже что-то, парень. Но в детстве под проигрышем часто понимают синяки на лице и уязвленную гордость. А после Долгой ночи «проиграл» обычно означает «умер». Ты говоришь, что в этот раз ощущал скорее злость, чем страх. Что ж, если ты пойдешь на поводу у злости, то, вернее всего, погибнешь так же быстро, как и из-за страха. Есть и такие, которые могут сражаться даже тогда, когда все вокруг заволакивает красная пелена ярости. Знавал я одного такого в былые времена. Так уж вышло – ярость его всегда оберегала. Но злость скорее просто заполонит твой рассудок, и ты не только станешь неуклюжим, но и соображать будет трудно.

– Но как я тогда вообще смогу победить? Чтобы вообще ничего не чувствовать, нужно вовсе перестать быть человеком.

– Все верно, парень, но вся суть во владении собой. В том, кто главный. Все испытывают страх, все испытывают злость. Оберни их себе на пользу. Пусть эти порывы, как вьючная лошадь, дают тебе силы, но не позволяй им затуманивать тебе рассудок и управлять телом. Ты понял?

– Да, – кивнул Корбан. – Думаю, понял.

– Отлично. Когда ты держишь свои переживания в узде, то продолжаешь мыслить, и это может спасти жизни многим людям. Для воина полезно уметь правильно оценивать расстановку сил на поле, прежде чем вступать в бой. Вот ты можешь побить Рэйфа?

– Пока нет, – пробормотал Корбан. – Но, думаю, после всего, что ты мне показал, я еще смогу попытать счастья в бою на мечах. Все равно у меня нет выбора. Я должен с ним сразиться – это дело чести.

– Выбор есть всегда. Иногда возможно отступить – и при этом сохранить достоинство. Знаешь, кроме битв на мечах и кулачных драк, можно ведь вести и словесные баталии. У слов есть особая сила. И все же, – добавил он, глядя на понурое лицо Корбана, – он старше и крупнее тебя, да и упражняется гораздо дольше. Так что ты неплохо себя показал. Если не брать в расчет твою рану. Матушка твоя ей не обрадуется.

– Знаю, – угрюмо буркнул Корбан.

* * *

– Что с тобой произошло? – спросила Гвенит, уперев руки в бока, когда Корбан сел завтракать.

Отец не отрываясь смотрел на него, а Кивэн не поднимала взгляд от своей тарелки с кашей.

– Упал, мам. Мне совсем небольно, это только кажется так.

– Надеюсь, – сказал Таннон, – ибо выглядит очень плохо.

Глубокий порез на щеке у Корбана, который не до конца покрывала коричнево-черная корка запекшейся крови, окружал огромный синяк.

Гвенит поставила на стол тарелку с медовыми пирожками и нежно прикоснулась к щеке сына.

– Не переживай, мам, все хорошо, – пробормотал он.

– Ты упал? – переспросила она.

– Да, мам. Спускались с Датом на взморье, лазали по камням. Они были мокрые, вот я и поскользнулся.

Гвенит погладила его по больному месту.

– Нужно быть осторожнее.

– Хорошо, мам.

Корбан еще долгое время сидел потупившись, но когда поднял взгляд, то увидел, что отец все еще смотрит на него.

– Мне бы не помешала твоя помощь в кузнице, только на одно утро, – сказал Таннон. Корбан кивнул, и вскоре они уже шли по мощенным камнем улицам Дун-Каррега. Когда дошли до кузницы, то молча занялись каждый своим делом. Буддай тем временем улегся у открытой двери.

Корбан поднял стенки горна, чтобы жар не растрачивался попусту, и приступил к разведению огня, высекая искры из кремня в небольшую кучку для растопки, состоящую из веток, соломы, сухого мха и древесных щепок. Когда огонь начал разгораться, мальчик плавно, но уверенно потянул мехи, и пламя жадно взметнулось вверх.

Началась работа: придание раскаленному железу формы, которую оно будет хранить на протяжении многих поколений. Каждый раз, когда Корбан ударял молотом туда, куда указывал отец, он чувствовал удовлетворение. Искры летели в разные стороны, шипя и затухая на его кожаном фартуке. Таннон окунал железо в воду, поднимая в воздух облако пара.

Время летело быстро, и вскоре отца с сыном поглотил размеренный трудовой ритм. Корбан опустил в воду очередное железное орудие, заполнив помещение паром, как вдруг в дверном проеме показался силуэт.

Это был Вонн, сын Эвниса. Он осторожно переступил через Буддая.

– Доброго дня! – поприветствовал он Таннона.

– И тебе, – ответил Таннон.

– У кузнеца моего отца закалочное масло на исходе. Он послал меня спросить, можно ли купить его у вас.

– У меня его много, – сказал Таннон и вынес две большие бадьи, закрытые деревянными крышками, чтобы масло не проливалось.

– Примите мою благодарность. – Вонн протянул Таннону монеты, но тот его остановил.

– Я сегодня увижусь с твоим отцом, вот и договоримся о цене.

Вонн кивнул, убрал монеты в карман и взял бадьи.

У выхода из кузницы он остановился и обратился к Корбану.

– Прими мои извинения за вчерашний вечер. Я слышал, что натворил Рэйф. Произошло досадное недоразумение, – продолжил Вонн, кивнув на побитое лицо Корбана. – Рэйф тебя невзлюбил, но хочу сказать, что он не всегда такой, каким ты его знаешь.

Корбан не сводил глаз с земли под ногами. Вонн пожал плечами и вышел из кузницы.