Злые пьесы

Йозеф: И уж если я говорю, что сегодня было больнее обычного, значит, так оно и есть.

Агнес: Я же сказала: извини.

Йозеф: Ну ладно, ладно. Я умею терпеть боль…

Агнес: Я знаю…

Йозеф: Ничего ты не знаешь! Говорю тебе, в больнице они пациентов к кроватям привязывают, когда такие уколы делают.

Агнес: Ты бы лучше прилег.

Йозеф: Зачем? Все уже позади. За газетой схожу.

Агнес: Я уже купила газету.

Йозеф: Ты уже выходила?

Агнес: В магазин. Сейчас принесу.

Йозеф: Все-таки какая это нелепость — жить на уколах.

Агнес: Газета у меня на кухне.

Йозеф: Какое счастье, что ты умеешь делать уколы.

Агнес уходит на кухню.

Йозеф: Таскайся через день к врачу, сиди там в очереди. (Ложится на диван.) Нет, это не для меня. Недаром он говорит, что я до ста лет доживу — и не замечу.

Агнес возвращается с газетой и дает ее мужу.

Йозеф: Что, почтальон уже был?

Агнес: Нет еще.

Йозеф: Он теперь иногда вообще не заходит.

Агнес: Но если для нас ничего нет…

Йозеф: А по-моему, они там на почте совсем разболтались.

Агнес: Когда для нас что-то есть, он приходит. Даже с самыми пустячными рекламными проспектами. Нет, господин Зегледер работает с душой.

Йозеф: Кто такой господин Зегледер?

Агнес: Наш почтальон.

Йозеф: Все они там на почте разболтались.

Агнес: Госпожа Хавровски умерла.

Йозеф: Я думал, она давно уже умерла.

Агнес: Она в больнице лежала. Целый год.

Йозеф: Ах вот оно что…

Агнес: Бедняжка, целый год в больнице.

Йозеф: А сколько ей было?

Агнес: Бреннер еще на прошлой неделе ходила ее навещать. И ничего такого не было заметно. Госпожа Бреннер уверяет, что она выглядела почти здоровой.

Йозеф: Да она вроде и не старая была.

Агнес: Шестьдесят три ей было.

Йозеф (Улыбаясь, как будто услышал нечто крайне забавное.): Шестьдесят три. Шестьдесят три.

Агнес: А дочь за все время навестила ее раза два-три, не больше.

Йозеф: Файглю тоже было шестьдесят три. Наш великий спортсмен.

Агнес: Если бы эта Бреннер госпожу Хавровски не навещала, ни одна живая душа о ней бы не позаботилась.

Йозеф: Лакомбу тоже было всего шестьдесят три.

Агнес: Вот так растишь-растишь детей, а потом…

Йозеф: Я вообще удивляюсь, как это Лакомб до шестидесяти дожил. Гордыня его сгубила, все изображал из себя великого менеджера. Подумаешь, генеральный директор…

Агнес: А что с ним такое?

Йозеф: Я говорю, Лакомб, он ведь тоже только до шестидесяти трех дотянул.

Агнес: Да какое там. Шестидесяти не было.

Йозеф: Что ты мне рассказываешь! Он после шурина умер.

Агнес: Это еще не значит, что ему было за шестьдесят.

Йозеф: Вечно ты городишь ерунду!

Агнес: Еще неизвестно, кто городит!

Йозеф: А вот мы сейчас посмотрим.

Агнес: Смотри, смотри. Мыслимое ли дело, чтобы жена — и права оказалась.

Йозеф: Что верно, то верно. Потому как не могу я припомнить, чтобы ты у нас хоть раз оказалась права.

Агнес: Ну и смотри. Смотри себе.

Йозеф идет к секретеру и начинает в нем рыться.

Агнес: Ты хоть помнишь эту Хавровски?

Йозеф: С какой стати я должен ее помнить?

Агнес: Что значит с какой стати? Да так просто!

Звонок в дверь.

Агнес: Ты наверняка должен ее помнить.

Йозеф: Открой дверь.

Агнес: Зачем?

Йозеф: Да потому что звонят, черт тебя подери!

Агнес: Я ничего не слышала…

Новый звонок в дверь.

Агнес: Ах вот оно что, да иду же, иду.

Йозеф тем временем извлекает из секретера альбом и тетрадь, несет все это к столу, садится. Агнес возвращается вместе с Томасом.

Томас: Привет, дедуль.

Йозеф: Привет. Что это ты в такое время? Почему не в школе?

Томас: Каникулы.

Агнес: Яблочного штруделя хочешь?

Томас (Усаживаясь и с интересом присматриваясь к тому, чем занят дед.): Ага, спасибо.

Агнес уходит на кухню, Йозеф листает альбом.

Томас: Да тут же сплошные черные рамочки.

Йозеф: Мне надо посмотреть, когда умер Лакомб.

Томас: Ты собираешь траурные объявления?

Йозеф: Только моего выпускного класса. А в начале альбома у меня фотография нашего класса после выпускного вечера… (Перелистывает альбом к началу.)

Томас: Да у тебя тут уже одни кресты.

Йозеф: Только трое осталось.

Томас: А сам-то ты где?

Йозеф: Да вон.

Томас: Где? Ах, вон там, сзади. Тебя и не видно почти.

Йозеф: Зато скоро я останусь единственным, кого вообще будет видно на этом свете. Уже только трое нас осталось.