Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма

То, что культура изменяется гораздо быстрее, чем думают, должно вселять в нас надежду. Отрицательные черты — лень, недостаток твор­ческого духа — действительно мешают росту экономики. Если бы они были полностью или даже по большей части предопределены культурно, нам понадобилась бы «культурная революция», чтобы избавиться от недостатков и развивать экономику^{330}. Но если бы для роста благосостояния требовались культурные революции, оно было бы практически невозможным, поскольку последние почти никогда не удаются (если удаются вообще когда-нибудь). Серьезным предупреждением в этом смысле должен стать крах китайской культурной революции, хотя ее причиной вовсе не было стремление к экономическому развитию.

К счастью, нам не нужна культурная революция для начала экономического роста. Многие черты поведения, которые, как считается, способствуют этому процессу, будут вытекать из него, а не станут его причинами. Страны могут запустить развитие совсем иными методами, о чем я и говорил в предыдущих главах. Как только экономическое развитие запустится, оно начнет изменять поведение людей и даже лежащие в его основе убеждения (то есть культуру), так чтобы все это шло на пользу. «Благотворный цикл» между экономическим развитием и культурными ценностями создать действительно возможно.

По сути, именно это и произошло в Японии и Германии. И так будет во всех экономических историях успеха. Учитывая последние достижения Индии, я уверен, что вскоре выйдут книги, где будет рассказано, как индуистская культура, некогда считавшаяся первопричиной медленного развития (вспомните популярное некогда выражение «индуистские темпы роста»^{331}), на самом деле помогает Индии расти. Если в 2060-х годах осуществится моя фантазия про Мозамбик из пролога, мы будем с интересом знакомиться с книгами, объясняющими, почему культура Мозамбика всегда была уникальным образом приспособлена для экономического развития.

Изменение культуры

Итак, я утверждаю, что культура не является неизменной и меняется в результате экономического развития. Однако это не значит, что преобразовать ее можно только при изменении соответствующих экономических условий. Культуру можно менять осознанно — посредством убеждения. Эту точку зрения справедливо отстаивают те сторонники теории культур, которые не являются фаталистами (для них изменение культуры почти невозможно — она предопределена).

Проблема в том, что и эти теоретики обычно верят, что культурные преобразования требуют только «действий, которые пропагандируют прогрессивные ценности и способы поведения», по словам Лоуренса Харрисона, автора книги «Отсталость как состояние ума» (Underdevelopment is a State of Mind)^{332}. Но есть предел для изменений, которые можно провести чисто идеологическими средствами. В обществе с недостатком рабочих мест проповедь усердного труда не будет особенно эффективной для изменения рабочих привычек населения. В обществе, где слабо развита промышленность, объяснение того, что пренебрегать инженерными специальностями глупо, не склонит молодых людей к их выбору. В обществе, где плохо относятся к работникам, призывы к сотрудничеству будут либо не восприняты, либо встречены с цинизмом. Изменение поведения должно подкрепляться реальными переменами — в экономической деятельности, укладе организаций, принципах работы.

Возьмем прославленную японскую культуру лояльности. По мнению многих наблюдателей, это проявление внутренне присущей культурной черты, характерной для японского конфуцианства, в котором преданность выступает на передний план. Если это верно, то в прежние времена эта черта должна была быть выражена еще более ярко. Однако еще век назад Беатриса Уэбб заметила, что для японцев характерна «совершенно несносная личная независимость»^{333}. И действительно, до недавнего времени японские работники были очень даже склонны к бунтам. В период с 1955 по 1964 год в Японии из-за забастовок терялось больше человеко-дней в пересчете на сотрудника, чем в Великобритании или Франции — странах, которые в то время, мягко говоря, не славились бесконфликтностью на производстве^{334}. Сотрудничество и лояльность по­явились только тогда, когда японские рабочие получили такие институты, как принцип пожизненной занятости и пенсионные планы компаний. Идеологические кампании (и разгон правительством воинственных коммунистических профсоюзов) действительно сыграли свою роль, но самих по себе их было недостаточно.