Злые вихри

-- Не взводите на него напраслины, княжна,-- перебилъ ее Аникевъ:-- его уже давно нтъ въ Петербург. Около двухъ недль тому назадъ я получилъ отъ него записку, всего нсколько словъ: «прости, ради Бога, прости! Буду писать изъ Рима. Вернусь скоро». И я его простилъ. Простите его и вы, княжна, вдь, онъ всегда такъ, и на него нтъ возможности сердиться. Почему такъ неожиданно, въ одну минуту? Что ему Римъ и что онъ Риму?!. Вернется, станетъ объяснять и -- ничего не поймешь... Его надо брать такимъ, каковъ онъ есть, и надо его любить, потому что несмотря на все, онъ все-же лучшій изъ лучшихъ.

-- Да, вы правы,-- задумчиво сказала Нина, и нсколько минутъ поговорили они о хорошенькомъ княз.

Марья Эрастовна слушала и пристально смотрла на Аникева.

-- Знаете, что?-- вдругъ перебила она ихъ бесду:-- на свт бываютъ странныя, поражающія сходства. Вотъ гляжу я на васъ, Михаилъ Александровичъ, какъ только вы вошли, и все удивляюсь: на кого вы похожи, необыкновенно похожи! Только сейчасъ вспомнила. Въ моей молодости знала я одну чудесную свтскую двушку. Она даже мн свойственницей приходилась, и я ее очень любила... Нельзя было не любить ея! Красавица была, доброты ангельской, музыкантша, какъ пла!.. Вотъ и въ этомъ опять съ вами сходство... Я тогда зиму проводила въ Петербург, въ дом у дяди Лотухина, вызжала тоже, и мы подружились, хотя и совсмъ ужъ не подходили другъ къ другу. Я деревенщика, толстушка, дурнушка. Меня отецъ иначе, какъ тумбой, и не называлъ никогда. Она, говоря изящнымъ «штилемъ»,-- греза поэта! Она покоряла всхъ, изъ-за одной ея улыбки братья и закадычные друзья готовы были перзаться и перестрляться. Вс думали, что ее ждетъ какая-нибудь высокая, счастливая доля. А между тмъ...

Но Аникевъ ужъ понималъ. Онъ не хотлъ, чтобы Марья Эрастовна продолжала.

-- Мн кажется,-- сказалъ онъ, перебивая ее:-- вы говорите о графин Садовской, о Софь Михайловн... о моей матери...

Марья Эрастовна даже поднялась съ кресла и ротъ разинула, а потомъ ударила себя своей маленькой толстой рукой по лбу.

-- Батюшки, вотъ затменіе-то! Да, вдь, я знала, что она вышла замужъ... и фамилію помнила. Нечего сказать, хороша! Такъ вы сынъ нашей Софи? Ну, знаете, милый мой, это ужъ совсмъ другое... дайте мн обнять васъ!

Она по родственному взяла руками голову Аникева и крпко поцловала его въ лобъ.

Въ одно мгновеніе вс они оживились, и больше всхъ преобразился Михаилъ Александровичъ.

Онъ говорилъ о матери, разспрашивалъ, какимъ-же это образомъ Марья Эрастовна совсмъ потеряла ее изъ виду: вдь, они такъ часто жили въ Петербург.

Марья Эрастовна объяснила ему вс обстоятельства своей жизни, свои скитанія, свою нелюбовь къ Петербургу, куда она, особенно въ прежніе годы, прізжала только но необходимость и на короткое время. Потомъ они перебрали свое свойство и родство и то и дло находили общихъ дальнихъ родственниковъ, какъ это всегда случается между русскими дворянами.

Нина молча и внимательно слушала, слушала и радовалась: теперь знакомство ея, свиданія съ Аникевымъ обезпечены; тетя тряхнула стариной, ушла въ воспоминанія молодости и вонъ какъ ласково глядитъ на Аникева... Да и онъ совсмъ оживился!

Ахъ, какъ хорошо, какъ весело!

XVII.

Оживленная бесда между Аникевымъ и Марьей Эрастовной продолжалась и въ столовой, куда они перешли пить чай около десяти часовъ. Кончилось тмъ, что Михаилъ Александровичъ совсмъ побдилъ сердце кругленькой генеральши.

Самъ же онъ, подъ вліяніемъ ея воспоминаніи и разсказовъ о покойной Софь Михайловн, впалъ въ грустно-пріятное, музыкальное настроеніе. Онъ ощущалъ какъ-бы близость своей матери, что съ нимъ случалось время отъ времени. Это ощущеніе всегда приносило ему атмосферу его дтства и юности, всегда рождало въ душ міръ образовъ и звуковъ, просившихъ воплощенія.

Такъ случилось съ нимъ и теперь -- онъ долженъ былъ пть. Таинственнымъ, но неизмннымъ процессомъ въ немъ созрвала импровизація.

Когда они снова пришли въ гостиную,-- онъ прямо направился къ роялю.

Нина восхищенно переглянулась съ теткой. Он сли рядомъ на диванчикъ, въ глубин комнаты. Нина такъ вся и насторожилась.

Будто тихія волны, медленно набгая одна на другую, полились съ клавишей рояля. Потомъ издали донеслись звонкія трели соловьиной псни. Но вотъ все стихло, открывалась какая-то таинственная завса, пахнуло какъ бы душистой теплотой -- и пробужденный, задумчивый голосъ заплъ:

Полночныхъ розъ сильнй благоуханье,
Весь замеръ садъ въ объятьяхъ тишины,
Все глубже тнь, и все яснй сіянье
Изъ-за втвей прокравшейся луны...

И Нина видла передъ собою эту чудную ночь», и тишина обступила ее, и благоухали розы, посеребренныя луннымъ сіяньемъ...

Откуда-же взялась эта весенняя ночь, со всей полнотою своего обаянія? Не сонъ-ли это?

И вотъ, сейчасъ-же отвчая ей, голосъ пвца поднимался выше и выше, разгорался вдохновеніемъ: