Злые вихри

Не свтлый сонъ незримою рукою
Передо мной завсу распахнулъ,
Нтъ, не во сн далекою весною
Мой старый садъ вновь на меня дохнулъ...
Не ты-ль мечта, давно забытый геній,
Мн принесла воскресшіе цвты,

Не ты-ль зовешь изъ мрака привидній
Въ завтный міръ безсмертной красоты?..
Передъ тобой не скрою я страданья
Незримыхъ ранъ, невыплаканныхъ слезъ...
О, мчи меня въ безбрежныя сіянья
Счастливыхъ грезъ!..

Сколько пережитаго страданія, сколько долгой, тайной тоски, сколько душевныхъ слезъ слышалось въ этихъ звукахъ... И Нин хотлось плакать, хотлось нжной, безконечной лаской залчить эту тоску, это страданіе, высушить эти тайныя слезы. Ей хотлось унестись вмст съ измученнымъ поэтомъ въ безбрежныя сіянья счастливыхъ грезъ, въ завтный міръ безсмертной красоты -- чистой, высокой, безгршной, какъ эта весенняя ночь, какъ эти могучіе, вдохновенные звуки.

Марья Эрастовна сидла, задумчиво опустивъ голову.

Опять зашептали волны -- и стихли...

-- Боже мой, какъ ему не грхъ нападать на искусство,тсчитать лишнимъ, вреднымъ, грховнымъ!-- воскликнула вн себя Нина.

-- Кому?-- спросилъ Аникевъ, будто просыпаясь и отходя отъ рояля.

-- Толстому... Въ «Кренцеровой Содат».

-- А вы разв читали?

-- Матушки! когда-жъ это ты успла?-- встрепенулась Марья Эрастовна.

-- Я прочла съ Ольгой Травниковой, у нея,-- просто отвтила Инна.

Кругленькая генеральша качала головою.

-- Михаилъ Александровичъ, я не читала,-- обратилась она лъ Аникеву:-- говорятъ, это ужасно... правда?

-- И да, и нтъ, тамъ много страшной истины; но такъ же много и преувеличенія; во всякомъ случа, это не для легкаго чтенія и... такой молодой двушк, какъ княжна, читать совсмъ бы не слдовало,-- говорилъ Аникевъ.-- Я помню, мн было лтъ двнадцать, одинъ очень почтенный монахъ меня сталъ исповдывать по подробному требнику... Я многихъ грховъ совсмъ не понималъ и, думаю, до сихъ поръ бы, несмотря на мою грховность, не зналъ бы объ ихъ существованіи. Монахъ счелъ нужнымъ дать мн вс объясненія. Я ушелъ отъ него съ ужасомъ и омерзніемъ въ душ, я долго думалъ, что если въ мір такіе отвратительные и безсмысленные грхи и если даже дти моихъ лтъ могутъ такъ гршить, а иначе зачмъ-же было меня о нихъ спрашивать, то люди совсмъ не должны существовать... Мн кажется, княжна, что и вы это-же самое чувствовали посл «Крейцеровой Сонаты». Такъ, вдь?

-- Да, вы угадали,-- вспыхнувъ, произнесла Нина:-- только вотъ-же вы сами говорите, что много ужасной правды...

-- И въ требник тоже правда,-- сказалъ Аникевъ:-- но изъ этого еще не слдуетъ, что нелпйшіе грхи, существованія которыхъ человкъ, проживя всю жизнь, можетъ совсмъ и не подозрвать, составляютъ общее правило, обычное явленіе даже и въ дтяхъ... А Толстой именно говоритъ обо всемъ, какъ объ общемъ правил... Однако, онъ-ли говоритъ? «Крейцерова соната» возбуждаетъ столько толковъ, что, можетъ-быть, онъ самъ объяснитъ, гд тутъ его собственныя мысли... Пока-же я думаю, что устами Позднышева говоритъ вовсе не авторъ.

-- Почему-же вы такъ думаете?-- нетерпливо спросила Нина.

-- Потому что мн странно предположить, что Толстой выбралъ въ провозвстники своихъ убжденій Позднышева, вложилъ свои мысли въ уста помшаннаго человка. А что Позднышевъ помшанный, въ этомъ нтъ никакого сомннія. Толстой, со всмъ своимъ талантомъ, создалъ живой образъ помшаннаго. Онъ придалъ ему вс черты, вс, какъ внутренніе, такъ даже и вншніе признаки ненормальности, психической болзни. Не только врачъ, но и всякій, кто видалъ сумасшедшихъ и маньяковъ, ошибиться въ Позднышев не можетъ.

Нина задумалась.

-- Такъ вы уврены, что тамъ очень много преувеличеній?-- спросила она.

-- Конечно, вдь, вотъ вы сами воскликнули, что онъ гршитъ, считая искусство вреднымъ и ненужнымъ... Такъ и во многомъ другомъ. Но много тамъ и правды, часто встрчающейся въ нашемъ обществ, и эта правда сказана съ огромною силой!.. Только выводы Позднышева -- выводы помшаннаго, страдающаго id'ee fixe маньяка, и не могутъ быть выводами здравомыслящаго человка. Если есть люди, даже много людей, которые совсмъ заглушили въ себ духовнаго человка и живутъ, какъ зври -- это еще не значитъ, что все человчество превратилось въ стадо животныхъ. Если Позднышевы, хотя-бы имя имъ было легіонъ, не понимаютъ ни истинной любви, ни настоящаго брака -- это еще не значитъ, что совсмъ и нтъ любви, и что бракъ мерзость. Если музыка Бетховена на кого-нибудь имла дурное вліяніе и помшаннаго человка подтолкнула на гнусное преступленіе -- это еще не значитъ, что искусство, высшій изъ даровъ природы, подлежитъ позорному истребленію. Провозглашать все это, требовать этого и видть спасеніе отъ зла въ прекращеніи человчества можетъ только безумецъ, такъ правдиво изображенный Толстымъ.