Злые вихри

Аникевъ замолчалъ.

Молчала и Нила. У нея явились и новыя мысли, и новыя ощущенія. Она была согласна съ Аникевымъ и радовалась, что въ «Крепцеровой Сонат» такъ много преувеличеній. Но все-же оставалось для нея много неяснаго, оставались тяжелыя противорчія. Она хотла бы поговорить обо всемъ этомъ съ Аникевымъ, и ей жаль было, что именно съ нимъ объ этомъ говорить нельзя, и она никогда не ршится.

-- Непремнно достану «Крейцерову Сонату» и прочту!-- сказала Марья Эрастовна.

XVIIІ.

Они не замтили, какъ кто-то позвонилъ въ передней, какъ отворили двери. Въ гостиную входилъ высочайшій сухой старикъ съ гладко выбритымъ лицомъ и блою, какъ снгъ, головой. Благообразный и даже важный, весь въ черномъ и съ черепаховымъ pince-nez на широкой лент, онъ походилъ на отставного министра; но былъ всего-на-всего Иваномъ Ивановичемъ, скромнымъ стряпчимъ, «по гробъ жизни» преданнымъ генеральш.

-- Простите, ваше высокопревосходительство, что я въ столь позднее и неурочное время ршился васъ побезпокоить,-- говорилъ онъ, направляясь къ Марь Эрастовн:-- новость есть небольшая по нашему длу, такъ не хотлъ тянуть, надо-бы къ завтрашнему утру имть отъ васъ инструкціи.

-- И прекрасно, что не теряете времени, Иванъ Ивановичъ,-- отвтила ему, вставая, Марья Эрастовна:-- пожалуйста, пройдите, и я за вами...

Иванъ Ивановичъ «прошелъ», а Марья Эрастовна обратилась къ Аникеву:

-- Извините, дла! Этотъ господинъ какъ захватитъ, такъ не скоро выпускаетъ, человкъ онъ обстоятельный... но, вдь, вы еще посидите!

Такимъ образомъ Аниковъ съ Ниной остались вдвоемъ.

Она подсла къ нему поближе, взглянула ему въ глаза и улыбнулась. Въ этой улыбк было что угодно: и безсознательное кокетство, и признаніе въ своей радости, и просьба о снисхожденіи.

-- Вы на меня не сердитесь?-- тихо спросила она.

Аниковъ отвтилъ ей ласковымъ взглядомъ.

-- Если-бъ и было за что,-- сказалъ онъ:-- разв можно сердиться на васъ, когда вы умете такъ улыбаться!.. Вдь, мы друзья, я такъ и считаю... вы сами мн предложили дружбу... Кажется, у васъ все устроилось, и устроилось хорошо? Я очень радъ за васъ, въ Марь Эрастовн ошибиться нельзя, и я чувствую, это видно сразу, она васъ любитъ.

-- Да, слава Богу, мои дла устроились хорошо, и такъ быстро, такъ быстро! Я скоро начну жить, я ужъ отъ всего прежняго отдохнула, и скоро начну жить! А вы вотъ поблднли... vous etes bien triste, bien fatigu'e![2] Это нехорошо и этого не должно быть!

-- Запретите, да такъ, чтобы я не смлъ васъ ослушаться,-- съ печальной улыбкой проговорилъ Аникевъ.-- Вылчите меня,-- je ne demande pas mieux!

-- Чтобы лчить, надо знать болзнь, а я, вдь, ничего не знаю,-- отвтила ему Нина.-- И ни о чемъ я не смю васъ спрашивать и знаю, что моя навязчивость просто неприлична, что она можетъ васъ навсегда оттолкнуть отъ меня... и непремнно я должна знать, отчего вы такой, потому что больше желать вамъ добра и счастья, чмъ я желаю, нельзя, нельзя!

Не въ первый разъ слышалъ Аникевъ такія слова. Часто его и жалли, и желали ему счастья, и увряли его въ чистой братской любви и дружб... И когда онъ не хотлъ понять, врне, длалъ видъ будто не понимаетъ, что эта чистая любовь и дружба лишь дипломатическая или военная хитрость, на него сердились.

Но тутъ было совсмъ не то -- Аникевъ чувствовалъ, что къ нему стремится дйствительно чистая, юная душа, проснувшаяся для жизни и полная всякой благодати. Онъ ужъ не охлаждалъ себя разсужденіемъ о томъ, что Нина «психопатка». Ему просто вдругъ стало хорошо и уютно съ нею, отъ нея вяло на него тепломъ, и ея синіе прекрасные глаза ровно ничего не говорили его чувственности; но много говорили его очень уставшему сердцу. Кто-жъ и пойметъ его, кто-жъ и пожалетъ, какъ не такое юное созданіе, еще не успвшее умудриться жизнью, еще не научившееся считать и глупостью и пустяками то, отъ чего стонетъ душа бднаго художника!..

-- Смотрите-же, не пеняйте потомъ на меня!-- упавшимъ голосомъ, едва слышно, сказалъ онъ Нин.-- Не пеняйте на меня, если моя дружба принесетъ вамъ тягость! Между нами цлая бездна... но, можетъ быть, вы и черезъ эту бездну меня разслышите и поймете... Я въ васъ врю, сейчасъ, вдругъ поврилъ! И мн не трудно, не стыдно сказать вамъ все, только всего сразу не скажешь. Пока -- знайте одно изъ многаго: есть такое, что мн дороже и ближе всего въ мір, и это самое дорогое и близкое у меня отнимаютъ, губя этимъ и его, и меня...

-- Господи! Что-жъ это такое?-- широко раскрывая глаза и даже блдня, прошептала Нина.

-- Это моя дочь, моя Соня.

Маленькая княжна нсколько мгновеній не могла произнести ни звука.

-- У васъ есть дочь? Вы женаты?-- наконецъ, воскликнула она.

-- Да, я женатъ... только ужъ давно убжалъ отъ моей жены... видите, какой я ужасный человкъ, какой я неподходящій другъ для молодой двушки...

Она молчала совсмъ пораженная. Но потомъ шепнула:

-- Ради Бога говорите все, что можете.

Тогда онъ разсказалъ ей все, что могъ, относительно и Сони, и своего разоренія и той безысходности, въ которую поставили его дйствія Лидіи Андреевны, ршившейся во что бы ни стало заставить его вернуться къ ной...