Злые вихри

-- Ничего-то ничего,-- фамильярно сказала она,-- такую красавицу разв что можетъ испортить!.. Только къ чему этакъ? Всегдашняя прическа не въ примръ лучше... и никто нынче такимъ способомъ не носитъ...

-- А разв нужно носить какъ вс? У меня съ утра голова болитъ, такъ легче гораздо... Ну, покажи-ка, что ты принесла? Да, это самое! Давай, я надну...

Это было что-то среднее между капотомъ и платьемъ, что-то неопредленнаго дымчатаго цвта и неопредленной, мягкой матеріи, все отороченное дорогимъ, переливчатымъ, мстами совсмъ серебристымъ мхомъ хинхиллы.

Алина стояла предъ трюмо, вопросительно глядя на свою высокую стройную фигуру, на свое лицо, измненное теперь въ этой новой прическ. Потомъ она выдвинула одинъ изъ внутреннихъ ящиковъ шифоньерки, вынула оттуда довольно большой, въ складномъ футляр, портретъ и подала его Вр.

-- Смотри и говори только правду, похоже? Измнилась, я? очень постарла?

Она такъ и впилась глазами въ глаза Вры.

Та взглянула: эта прическа! Съ портрета перевела взглядъ на княгиню и сказала:

-- Похоже, конечно, только лучше вы стали, безъ сравненія лучше!

-- Не лги! Постарла я?

-- Вотъ какъ передъ Богомъ! ишь что выдумали: постарть... да вы какъ есть барышня молоденькая... красавица... во всемъ мір такой нту!..

Говоря это, Вра граціозно опустилась на колни, прижалась губами къ рук Алины и глядла на нее снизу вверхъ влюбленными глазами. Алина рзко и съ видимымъ неудовольствіемъ отстранила ее.

-- Теперь уходи,-- сказала она: -- и какъ только снизу швейцаръ позвонить, сейчасъ же иди сюда и скажи мн.

Вра поднялась, опустила глаза, сдлала постное лицо и выскользнула изъ спальни.

«Куда-жъ двались эти годы?» -- думала Алина, разглядывая свой старый портретъ,-- «Будто недавно, а шесть ужъ лт! Говорятъ, если весело живешь, такъ не замтишь времени! Какая неправда. Хорошо мое веселье!..»

Она спрятала портретъ, взглянула на часы и присла въ-низенькое мягкое кресла.

«А вдругъ не прідетъ?» -- пронеслось у нея въ голов.

Она вся дрогнула и совсмъ застыла, чутко прислушиваясь. Глава ея горли, щеки то и дло вспыхивали румянцемъ, руки похолодли. Она считала минуты: разъ, два, три... до шестидесяти, чтобы хоть этимъ сократить ожиданіе.

Никто, никто не поврилъ бы, что она можетъ быть такою, никто бы не узналъ ея.

XVII.

Аникевъ подъхалъ къ знакомому дому, знакомому, хоть онъ и никогда не бывалъ въ немъ. Уже пять зимъ жила здсь Алина, и онъ, конечно, зналъ это. Еще до разрыва своего съ женой, да и потомъ, прізжая въ Петербургъ, сколько разъ заставалъ онъ себя передъ этимъ подъздомъ.

Сначала онъ долго ждалъ, что она ему напишетъ, позоветъ ею. Затмъ ужъ не ждалъ ничего, и все же его неудержимо тянуло къ ея двери. Онъ могъ бы, разумется, придти къ ней, она не ршилась бы не принять его. Онъ могъ заставить ее говорить, объясниться, и неизвстно еще, чмъ бы кончились эти объясненія...

Но она хорошо знала его, знала, что онъ скоре умретъ, чмъ явится безъ ея зова. Онъ сказалъ ей это, а что онъ говорилъ «такъ», что онъ ршалъ, то ршалъ безповоротно, чего бы ему это ни стоило.

И она его не звала,-- значитъ, не хотла видть.

Никакая сила не могла его заставить подняться по этимъ ступенямъ. Но бывали безумныя минуты, бывали темные, холодные вечера съ пронзительными втрами, съ дождемъ иди метелью. Въ такія безумныя минуты, въ такіе ненастные, мрачные вечера безысходная тоска гнала его сюда помимо его воли. И онъ именно «заставалъ себя» у гранитнаго парапета набережной, противъ этого дома.

На втру, на дожд, осыпаемый хлопьями снга, коченющій отъ мороза, онъ ходилъ взадъ и впередъ, со взглядомъ, прикованнымъ къ ея окнамъ, то темнымъ, то освщеннымъ.

Да это было чистое безуміе, и, когда оно остывало, онъ, со стыдомъ и злобой, спшилъ дальше отсюда, пряча и скрывая отъ самого себя свою позорную тайну. Онъ старался не думать объ этой женщин, гналъ прочь ея соблазнительный образъ. Онъ проклиналъ ее, презиралъ.

Годами постоянныхъ усилій онъ побдилъ, наконецъ, въ себ невыносимую страсть. Алина перестала врываться въ его внутренній міръ, она ужъ не звучала въ его музык, въ его пніи, въ его горячихъ импровизаціяхъ.

Наконецъ, онъ почувствовалъ, что можетъ безнаказанно встртиться съ нею.

И онъ встртился. Онъ спокойно, какъ ему казалось, вынесъ ея присутствіе, ея близость, пожатіе ея руки. Вотъ онъ входитъ къ ней, потому что она позвала его, наконецъ, и потому, что онъ когда-то сказалъ ей: «я приду къ теб, когда ты меня позовешь, и я знаю, что будетъ время, когда ты позовешь меня». Это время пришло. Онъ вренъ своему слову...

Но, вдь, онъ долженъ былъ идти спокойнымъ, равнодушнымъ, владющимъ собою. А разв это спокойствіе, когда такъ больно замираетъ сердце, разв это равнодушіе? Не лучше ли назадъ, пока есть еще время? Какая цль, зачмъ ему теперь Алина? Онъ искупилъ ее, ту прежнюю Алину, своимъ душевнымъ униженіемъ, которое долго, долго жгло его стыдомъ... Вдь, къ прошлому нтъ возврата...

«Эхъ, да о чемъ тутъ думать! вдь, хуже того, что было и что есть, не будетъ!» -- вдругъ ршилъ онъ и блдный, съ замирающемъ сердцемъ и презрительнымъ выраженіемъ въ лиц вошелъ къ Алин.