Злые вихри

Когда, въ первое время посл окончанія университетскаго курса, Аникевъ предался изученію музыки, онъ, живя то въ Россіи, то за границей, работалъ страстно и, въ конц-концовъ, получилъ прекрасное музыкальное образованіе. Онъ не только чудесно развилъ свой голосъ, не только достигъ совершенства какъ музыкантъ-исполнитель, но и сталъ большимъ знатокомъ исторіи музыки, серьезнымъ музыкальнымъ критикомъ.

Нсколько его статей, затерявшихся въ повременныхъ изданіяхъ, но высоко цнимыхъ немногими безпристрастными знатоками, доказали его познанія, самостоятельность и оригинальность. Къ тому же, онъ оказался вовсе не увлеченнымъ модными вяніями, и «музыка будущаго» не вызывала въ немъ преувеличенныхъ восторговъ. Онъ даже прямо заявлялъ, что подобные восторги страстныхъ поклонниковъ Вагнера и его школы часто происходятъ или отъ сознательной неискренности,-- боязно имть и высказывать свое собственное мнніе, или, просто, отъ непониманія.

Статьи его, при своемъ появленіи, вызвали полемику, и онъ тотчасъ же раскаялся, что ихъ напечаталъ. Онъ не любилъ спорить, а печатный споръ, особенно при нашихъ журнальныхъ пріемахъ, былъ ему просто противенъ. Онъ продолжалъ время отъ времени писать о музык, только ужъ ничего не печаталъ.

Его увлекали также естественныя науки. Нсколько лтъ, съ присущимъ ему жаромъ, онъ занимался антропологіей и біологіей. Когда ему приходилось, случайно, и въ Россіи, и въ западной Европ, разговаривать съ настоящими учеными -- они непремнно изумлялись его большимъ и разнообразнымъ познаніямъ. Эти познанія особенно поражали ихъ въ свтскомъ человк, не имющемъ ровно никакихъ претензій...

Такимъ образомъ, оказывалось, что онъ вовсе не былъ лнтяемъ, только онъ работалъ не на показъ, а для одного себя, даже никогда и не подумавъ о томъ, что его вс считаютъ, и непремнно должны считать, тунеядцемъ.

Чувствуя свою жизнь неудавшейся, будучи, опять-таки вопреки общему мннію, очень несчастнымъ и много страдавшимъ человкомъ, Аникевъ пуще всего дорожилъ своимъ единственнымъ благомъ -- независимостью, свободой передвиженій, отсутствіемъ привязи къ одному и тому же мсту, къ одному и тому же обязательному занятію.

Нсколько лтъ тому назадъ, обезсиленный пиленіями своей жены, отъ которыхъ некуда было дваться, онъ чуть было не связалъ себя службой. Но все же, въ послднюю минуту, понялъ, что такая жертва чрезмрна, и отстоялъ свою свободу.

Теперь же вотъ пришло черное, безнадежное время, и братъ, воплощающій въ себ всхъ, снова поднимаетъ ужасный вопросъ. До сихъ поръ можно было отдлываться отъ этого вопроса, возражать. Теперь нтъ никакихъ возраженій, приходится соглашаться со всми, потому что они правы.

И онъ весь застылъ и внутренно съежился, какъ человкъ, ожидающій неотвратимаго удара, смирившійся подъ его неизбжностью.

-- Если-бы ты пришелъ и предложилъ мн какое-нибудь дло,-- медленно выговорилъ онъ:-- все равно какое, лишь бы оно порядочно оплачивалось, я взялъ бы его съ благодарностью.

Николай Александровичъ поднялся съ кресла и прошелся по комнат.

Глаза его загорлись и забгали. Вся зависть, которую онъ съ дтства чувствовалъ къ талантливому брату, любимцу матери, баловню женщинъ, къ этому «сладкопвцу» и «Сарданапалу» (онъ такъ издавна называлъ его) -- теперь была успокоена окончательно.

-- Наконецъ-то!-- весело воскликнулъ онъ:-- мн только этого отъ тебя и надо! Я обдумаю и, при первой же возможности, постараюсь добыть для тебя подходящее мстечко. Только сразу, конечно, прядется удовольствоваться не-Богъ знаетъ чмъ... Ты ужъ будь благоразуменъ... въ нсколько лтъ, съ моей помощью, добьешься чего-нибудь и хорошаго... а теперь главное -- лишь бы прицпиться...

Михаилъ Аникевъ глядлъ на него внимательно и печально.

Самое худшее было въ томъ, что онъ очень ясно понималъ и чувствовалъ причину братней радости, его добродушія и внезапно проявившагося родственнаго чувства.

«Благодтелемъ моимъ хочетъ быть!-- мелькнуло у него въ голов:-- ну и пусть будетъ! Чмъ хуже, тмъ лучше!»

Николай Александровичъ продолжалъ.

-- Теперь, покончивъ съ первымъ моимъ пунктомъ, перехожу ко второму. Во сколько цнишь ты Снжково?

-- Почемъ я знаю!-- устало отвтилъ Аникевъ.

-- Ну вотъ! ай-да хозяинъ! Впрочемъ, настоящую сумму опредлить не трудно, сообразуясь съ оцнкой банка и мстными цнами на землю. Я думаю, если ты продашь, теб все же прядется дополучить, за вычетомъ долга, тысячъ пятьдесятъ, шестьдесятъ...

Аникевъ соображалъ.

-- Такъ, вдь, это земля,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- а домъ, вся усадьба... ты знаешь, что одну обстановку комнатъ, картины, библіотеку, по самой малой оцнк, нельзя считать меньше какъ въ пятьдесятъ тысячъ...

Николаи Александровичъ усмхнулся.

-- Не увлекайся, мои другъ,-- сказалъ онъ:-- все это намъ съ тобой можетъ быть очень дорого по воспоминаніямъ, все это въ свое время стоило хорошихъ денегъ; но теперь -- старьё. Да и вообще, при продаж, усадьба и обстановка не играютъ роли, не идутъ въ счетъ, за это лишнихъ денегъ никто не дастъ.