Злые вихри

-- Да кабы одна княгиня, а то у насъ и новыя «штучки» заводиться начали,-- таинственнымъ, многозначительнымъ шепотомъ произнесъ онъ, повсивъ голову, такъ что носъ ткнулся въ бронзовую подкову, красовавшуюся на синемъ галстух.

-- Какъ? Ну, вотъ еще вздоръ какой!

-- А не врьте! Вчерась это, передъ сумерками... Я-то былъ ушодши...

И онъ, во всхъ потребностяхъ, передалъ разсказъ дворника.

Вово внимательно слушалъ, но перебивая.

-- Ну, какъ же тутъ думать прикажете?-- занылъ «дятелъ» разводя руками.-- Никогда мы такимъ баловствомъ не занимались, и очень высоко себя цнимъ, со всякими, смю сказать, шлюхами возиться не станемъ. Вотъ я иду сюда, да и думаю: нтъ, это совралъ онъ, дворникъ-то... она хоть и махонькая, хоть и вертлявенькая, а надо такъ полагать, что вовсе не «штучка»... Кто жъ бы такое могла быть?.. Ваше сіятельство, явите божескую милость, прикиньте въ мысляхъ, кто бы такое могла быть? Ничего они вамъ не говорили... не про какую такую?..

Платонъ Пирожковъ во время пути совсмъ истомился любопытствомъ и не могъ больше переносить своего незнанія.

-- Постой! какъ ты сказалъ? бловолосая... маленькая... тоненькая?-- быстро спрашивалъ Вово.

-- Такъ точно-съ... дворникъ говоритъ: волосы, говоритъ, блые, что твой ленъ, а махонькая, говоритъ, такая, что вотъ взялъ, посадилъ ее на ладонь, прихлопнулъ -- и нтъ ничего!

«Богъ мой, да, вдь, это Ninette!-- чуть было громко не крикнулъ Вово:-- она... другому некому и быть... Сумасшедшая!.. Ну, дточки!»

А совсть опять упрекнула -- вдь, онъ и у Хрепелевыхъ не былъ посл «скандала». Можно себ представить, что тамъ творится! Онъ ршилъ сегодня же къ нимъ похать и постараться увидть Ninette. Она ничего отъ него не скроетъ. Но прежде всого надо навдаться къ Наталь Порфирьевн. Онъ видлъ ее на одной изъ панихидъ, только ни слова не сказалъ съ нею, а на похоронахъ ее не было.

-- Такъ кто же это? сдлайте божескую милость!-- между тмъ изнывающимъ тономъ тянулъ «дятелъ».,

-- А я почему знаю,-- сказалъ Вово.

-- Такъ вы узнайте, безпремнно узнайте, потому ежели теперь эта самая любовная канитель еще начнется, да съ двухъ концовъ, тогда, прямо говорю, все пойдетъ прахомъ!..

Платонъ Пирожковъ вдругъ оскся и очень странно фыркнулъ носомъ.

Вово съ изумленіемъ взглянулъ на его нелпое лицо, подергиваемое жалкой гримасой, и увидль, что онъ вотъ-вотъ сейчасъ разревется.

-- Никакъ ты ужъ и рюмить собрался?.. Ну, чего тамъ... полно!-- ласково проговорилъ онъ и похлопалъ «дятла» по плочу.

Слова эти произвели поразительное дйствіе. Платонъ Пирожковъ сразу выпрямился, закинувъ голову, ощетинилъ усы и отставилъ ногу.

-- Это кто-жъ такое... рюмитъ!.. Я-то?! Обознались ваше сіятельство!-- мрачно заговорилъ онъ.-- Что я, баба что-ли! Да и нечего сказать, невидаль!.. Мн-то что! Пускай себ пропадаетъ баринъ, они мн ни братъ, ни сватъ, я лакей ихній, а они господинъ, ну и пускай пропадаютъ!.. Богъ имъ судья -- всю-то жизнь мою они погубили... Можетъ, я теперь человкомъ былъ бы, а по ихней милости что я такое?.. тьфу! мочалка!..

Платонъ Пирожковъ остановился и, принявъ боле скромную позу, ужо совсмъ инымъ, скорбнымъ тономъ продолжалъ:

-- Вдь, еще въ Снжков, какъ ребятками мы были, они надо мной тиранство свое показывали... Бывало, нашалятъ они что-нибудь несообразное, чувствуешь, что безъ строгаго взысканія никакъ не обойтись, сейчасъ и бжишь либо къ барын, либо къ мусье Жульяру и въ ноги: простите, молъ, это я все надлалъ, я долженъ быть въ отвт, а Михайло Александрычъ ни-ни... Ну, и попадетъ иной разъ, барыня-то больше прощали, а мусье Жульяръ скъ, то-есть, такъ надо сказать -- дралъ безъ милосердія... Мальшишка, говоритъ, кошонъ рюсъ, говоритъ, и приказываетъ Семену: сэкъ иво, сэкъ, говоритъ, карашо сэкъ! А Семенъ буфетчикъ и радъ -- аспидъ былъ, какъ есть палачъ... такъ отдерегь, что потомъ дня три все наровишь бочкомъ присаживаться, потому прямо и ссть-то невозможно...

Вово, снявъ пудермантель, продлывалъ гимнастическія движенія руками и ногами, присдалъ, подпрыгивалъ, вертлъ туловищемъ, улыбаясь смотрлъ на «дятла» и начиналъ чувствовать настоящее умиленіе.

-- Такъ чмъ же Михаилъ-то Александровичъ тебя тиранилъ?-- наконецъ, воскликнулъ онъ, лаская бднаго «дятла» своими великолпными бархатными глазами.-- Разв онъ заставлялъ тебя брать на себя его провинности?

-- Заставлять не заставляли, а все-жъ таки мн отъ этого не легче, драли-то не ихъ, вдь, а меня,-- объяснилъ Платонъ Пирожковъ.