Злые вихри

Увидя Нину, она поднялась со стула, видимо очнувшись и выходя изъ глубокаго раздумья.

-- Простите меня, Ольга,-- прямо сказала свою мысль маленькая княжна:-- я попала къ вамъ совсмъ не во-время и очень вамъ мшаю... Потомъ... я такая спорщица, я разсердила и васъ, и вашего жениха... вотъ онъ ушелъ, и все я виновата!

-- Что вы, Нина, что вы!-- отвтила Ольга, опуская глаза.-- Это я извиняюсь и за себя, и за него. Я не понимаю, что съ нимъ такое сегодня, онъ никогда такимъ не былъ... убжалъ, невжливъ, за что-то на меня сердится... даже тоску нагналъ!

Она печально улыбнулась.

-- Что это у васъ?-- спросила Нина.

-- А вотъ онъ принесъ... «Крейцерову Сонату» Толстого... Неужели вы не слыхали? Вс о ней давно говорятъ... Евгеній сказалъ, что это вещь геніальная, выше которой ничего нтъ, что въ ней ршены вс вопросы...

-- Отчего она такъ... а не напечатана?

-- Оттого... оттого, что великія вещи иногда не разршаются къ печати!-- многозначительно объяснила Ольга.-- Но это, какъ видите, не мшаетъ ихъ распространенію! Напротивъ!-- добавила она.

Нина взяла у Ольги тетрадь и ее разглядывала.

-- Тутъ даже не сказано, чье это сочиненіе...-- замтила она.-- Вотъ бы намъ съ вами прочесть громко! Хотите я начну читать, а потомъ вы?

-- Я хотла вамъ это предложить... Такъ интересно! Только вотъ что, Нина: вы, пожалуй, съ непривычки, будете плохо разбирать литографію, а я привыкла. Я начну.

-- Отлично!

Нина хотла было пойти на диванчикъ; но вернулась, вспомнивъ, что тамъ все время сидлъ Вейсъ и курилъ свой противный табакъ. Она сла у окошка. Ольга придвинулась къ ламп -- и началось чтеніе «Крейцеровой Сонаты».

Нина была вся -- вниманіе. Она готовилась наслаждаться твореніемъ своего любимаго писателя. Она слушала, не проронивъ ни одного слова.

На оживленномъ, подвижномъ лиц ея и въ синихъ выразительныхъ глазахъ отражались самыя разнородныя ощущенія. Она то глядла, предъ собою скучающимъ взглядомъ, то вдругъ загоралась проснувшимся интересомъ, то стыдливо вспыхивала и готова была, отъ ужаса и отвращенія, закрыть глаза, зажать уши и крикнуть Ольг, чтобъ она остановилась, что она не въ силахъ больше слушать.

Но она борола въ себ и досаду, и ужасъ, и отвращеніе -- и слушала съ жаднымъ вниманіемъ.

Уже потрясенная открытыми ей Ольгой тайнами, съ которыми не могла примириться, она видла теперь такую смрадную и безсмысленную картину человческаго общества, хуже какой ничего не могло быть.

Авторъ, устами полубезумнаго, циничнаго убійцы Позднышева, объявлялъ ей, что религіи нигд нтъ, что изъ десяти вступающихъ въ бракъ едва ли найдется одинъ, который бы серьезно относился къ супружеской врности, что большинство людей смотряіъ на поздку въ церковь лишь какъ на извстное условіе для обладанія такой-то женщиной.

Нина слушала, что у людей нтъ совсти, собственной совсти, а есть только какая-то совсть общественнаго мннія и уголовнаго закона. Любовь -- ложь, потому что она никогда не бываетъ и быть не можетъ на всю жизнь, а бываетъ лишь рдко на годы, а чаще на мсяцы, недли, дни и даже часы.

Эта любовь происходитъ отъ излишне сытной пищи, и каждый мужчина чувствуетъ такую любовь ко всякой красивой женщин. Иначе -- не можетъ и быть. Любви, которую воспваютъ вс человческія искусства -- нтъ, любовь не можетъ быть высокой духовной, идеальной, она -- мерзость, въ ней даже нчто свиное, о чемъ вспоминать мерзко и стыдно.

Бракъ -- обманъ и неизбжное отношеніе мужа къ жен и жены къ мужу -- только отвратительная, ужасная ревность и безсмысленная ненависть, взаимная ненависть сообщниковъ мерзкаго преступленія, то есть брачной жизни.

Нина слушала, что вся цль женскаго воспитанія -- выучить двушку, какъ лучше прельщать мужчину и овладть имъ, что вс женскіе наряды и украшенія -- безстыдны, что вс уврены будто женщина создана только для наслажденія мужчины, что отношенія между женихомъ и невстой, мужемъ и женой -- простая «пакость», что вс искусства -- поэзія, музыка, живопись, скульптура -- одна лишь вредная гадость.

Нина слушала и еще боле страшныя, позорныя вещи и такія противныя слова, смыслъ которыхъ она только смутно угадывала, содрагаясь и красня отъ стыда.

Все разршилось омерзительной сценой убійства жены мужемъ. Тутъ проповдникъ какъ бы отошелъ въ сторону, проснулся мастеръ-художникъ, отыскалъ свои чудесныя краски, свою старую могучую кисть и нарисовалъ, въ мельчайшихъ подробностяхъ, картину, терзающую какіе угодно нервы.

Для чего же онъ рисовалъ все это, для чего поучалъ, проповдывалъ, изливалъ свою желчь? Для того, чтобъ имть возможность сказать, что бракъ есть мерзость, убійство и самоубійство, что любовь -- грубый, животный инстинктъ и развратъ, что дтей не должно быть и родъ людской долженъ стремиться къ самоуничтоженію, потому что въ этомъ самоуничтоженіи, въ прекращеніи человчества -- его благо...

Нина совсмъ измучилась, чувствовала себя избитой нравственно, подавленной, уничтоженной, опозоренной.

Предъ нею вставали нкоторыя впечатлнія ея юной жизни, многое изъ того, что она подмчала вокругъ себя, въ своемъ кругу.