Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии

Когда я был моложе, чем сейчас, мне было велено взобраться на вершину горы, у подножья которой меня ждал старый индеец Гитксан. Я старался перенести туда и Марселя. Я мысленно уносил его, описывая извилистые тропы вдоль обрыва, где могут пройти только горные козы, лавины гремучих камней, ледники и еловые рощи. Работая вместе, мы возводили каменный курган. Он видел, как приближается ко мне зверь неведомой породы, а я умираю от голода и жажды в одиночестве, на горной вершине. Явление мне зверя не случайно, говорил я Марселю – то был ниспосланный мне свыше дух-хранитель, которого можно призвать на помощь от силы пять или шесть раз за всю жизнь. Мой зверь-хранитель и сейчас рядом со мной, вот почему тебе меня не испугать, Марсель. Людей я вообще не боюсь, никого.

Когда Марселю это стало ясно, он заметно оживился. Перенесённый мною воображаемый полет обладал разительным сходством с основными этапами гаитянской инициации. Хунсис канзо, то есть адепт, проводит неделю аскезы, соблюдая особую диету под надзором старейшины. В конце испытания ему называют его магическое имя, под которым он входит на путь лоа в сане божественного всадника[82]. Наконец-то я стал для Марселя своим, войдя в его мир. Рашель сама слышала, как он делился с аборигенами впечатлением от «белого, который прошёл посвящение», который, конечно, не «наш человек», но они в своей Канаде все такие, и как они там живут, непонятно.

Две дамы из свиты Марселя прохлаждались на крыльце бара «Орёл». Гнусный род его занятий усугубляла внешность этих тёток – бигуди и ногти с ярким красно-фиолетовым лаком. И всё-таки его контору нельзя было назвать притоном. Дивное разнообразие интимного багажа гаитянина с его жёнами, любовницами и девочками всех мастей могло удовлетворить самый взыскательный вкус сильного пола. К Марселю приходили мужчины, уже изведавшие немало, чтобы взбудоражить свою плоть, а чаще всего просто ради общения. За фасадом бара и борделя функционировал неформальный клуб по интересам.

Мы с Марселем пили за установившееся между нами взаимопонимание, закусывая рисом с фасолью. Он вспоминал детали нашей первой встречи с мастерством бывалого рассказчика, параллельно объясняя, как вначале водил меня, новичка, за нос. Ещё рассказывал мне, как применять снадобье. Клайн не ошибался, говоря, что её можно распылить в форме креста на пороге дома намеченной жертвы. Мой собеседник уверял, что её также можно высыпать за воротник или в башмаки будущего зомби. Мне по-прежнему не давали покоя мозоли на крестьянских ногах. Кроме того, рассыпанный у входа в жилище яд, по идее, должен навредить каждому, кто на него наступит. Обувь существенно снижала риск поражения посторонних лиц.

Установив с Марселем довольно доверительные отношения, я перешёл к вопросу о противоядии. Клайн ссылался на ряд свидетельств, согласно которым жертва получает противоядие, когда пробуждается на кладбище. Затронув эту тему в разговоре с Марселем, я получил уклончивый ответ. Оживляет дремлющего мертвеца исключительно бокор, своей колдовской силой, настаивал Марсель. Бокор является на погост в сопровождении двух ассистентов, подходит к могиле-инкубатору и произносит имя того, кто в ней лежит. Зомби выбирается оттуда самостоятельно, его связывают и уводят, предварительно избив. Жуткое описание полностью совпадало с историей Клервиуса Нарцисса. При этом мой собеседник упомянул и о веществе, способном свести на нет последствия отравления. Вопрос, смог ли бы он изготовить для нас и этот препарат, казалось, вывел его из себя.

– Ну естественно, никто не делает отраву без противоядия! – ответил колдун, взглянув на Рашель, как на последнюю дуру.

В тот же день Жан снова потревожил останки мёртвой девочки. Аккуратно разместив внутри гроба посуду с отравой, он снова закрыл его крышку, после чего удалился в сумрак святилища. На этом его работа была на какое-то время выполнена. Снадобью положено находиться рядом с покойником трое суток. А тем временем Марсель приступил к изготовлению противоядия собственноручно, без помощи Жана, что, в принципе, не удивительно. Начал он с распределения по более объёмистым ступам свежей листвы растений шести видов. Это были: алоэ, гваяковое дерево[83], душистая цедрела[84], «свечное дерево» – драцена[85] и два вида каперсов – «ка-ка» и «вонючий труп».