Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии

Я следил за Марселем, немного не понимая, чем он сейчас занят. Он ни разу не притронулся ни к одному из ингредиентов, командуя своими подручными в тени. Завидев на тропинке детей, он вскочил и отогнал их угрозами и бранью. При этом целое семейство земледельцев любовалось нашими приготовлениями со склона соседнего холма, обмениваясь репликами с самим Марселем. Похоже, он нарочито хранил тайну на виду у всех, красуясь не без самодовольства. Так я стал понимать, какое он занимал двоякое положение. Подобно африканским колдунам, он оставался объектом презрения со стороны сельской знати. В то же время его присутствие играло незаменимую роль для поддержания социального и духовного равновесия внутри общины. Бокорские эксцессы чёрной магии не вызывали осуждения, будучи частью чего-то неистребимо важного для общины.

Но кем на самом деле был этот Марсель – злым колдуном или набожным целителем? Что неверным будет и первое и второе определение, разъяснил мне Бовуар. Будучи и тем и другим, сам по себе Марсель не был ни плох ни хорош. Он служил силам тьмы в роли колдуна, и отстаивал светлое начало в качестве жреца. Как впадает в одну из крайностей любой из нас. Религия водун не просто признает двойственность этих начал, но и зиждется на нём. Вот почему присутствие Марселя было критически важно в том, чем мы сейчас занимались. Без его указаний вмешательство враждебных друг другу энергий вышло бы из-под контроля. Основная ответственность за конечный результат лежала исключительно на нём.

Кому служит Марсель в данный момент – не вызывало сомнений. Это по моей, а не по его воле мы оказались на кладбище. И это для исполнения моего заказа понадобились детские косточки. В ту ночь, а теперь и здесь, на этой пустоши, где гады вьют гнезда среди камней, а растения боязливо дышат в темноте, гарантом нашей безопасности выступал именно он – Марсель Пьер. Ему, служителю культа, претило самому иметь дело с отравой, чья разрушительная сила столь велика, что при её изготовлении Жан выполнял функции робота, а не помощника. Сотрудники Би-би-си, и не только они, были в корне неправы, демонизируя личность Марселя Пьера, рисуя его портрет только чёрной краской.

Мои предчувствия обострились, когда Марсель начал петь, задавая ритм работе своего помощника Жана. Его коллега помоложе вооружился двумя камнями, и в ансамбле по явился ударник. Напев подхватила Рашель, хорошо знающая все эти песни, вплетая в него свой голос, высокий и нежный. Тело Марселя захватило в плен ритмом, он дрожал, почти как одержимый. На лице колдуна сияла улыбка творца, довольного процессом сотворения, и эта беспредельная радость, как мне показалось, не была отмечена печатью зла.

Пока Жан просеивал содержимое ступы, имело место нечто случайное, но, судя по реакции Марселя, исполненное глубокого смысла. «Случайность» события в данном случае следовало оценивать скептически, к чему я уже начал привыкать. Ибо на Гаити ничего не делается как надо, но ещё в меньшей мере оно происходит просто так.

Заметив у меня на поясе нож, Марсель попросил его в подарок. Вещь была мне дорога – я её выменял за несколько лет до того в верховьях Амазонки, на реке Апуримак в Перу. Я сказал Марселю, что это самая дорогая вещь, какая у меня есть, и расстаться с предметом, который достался мне за выполнение важнейшего обряда, я не могу. Здесь я, правда, малость приврал, но так искренне, что в последовавшем правдивом рассказе было уже не до ножа.

Мне вдруг захотелось передать ему это чувство – как оно там, в неведомых краях. Я стал описывать скалистые ущелья на севере Канады – необитаемую область, чья территория равна нескольким Гаити. Я говорил о бескрайних просторах тундры с её узорчатою флорой, калейдоскопом голосов и красок, бескрайних везде и отовсюду. О раскинутых до горизонта полотнах янтарно-багряного цвета. О лесах каменных великанов в обрамлении ледяных полей, о глыбах камней и льда, дрейфующих в океане облаков. И посреди двух этих крайностей – растений-карликов и великанов гор – нет никого размером с человека. Мне очень хотелось живописать Марселю край, где человек лишён значимости. И осмыслить это Марселю было, может быть, труднее всего. Потом я заговорил о перепадах температур, о промерзающих до дна озёрах, о том, как леденеет и хрустит на морозе мокрая одежда. Описал крупную дичь – лосей, оленей, и сколько в ней мяса. Поделился легендами опытных егерей о волках и медведях. И, наконец, мне удалось увлечь его в мысленный вояж, именуемый vision quest.