Змей и жемчужина

— Смотреть и варить самому — это совершенно разные вещи. — Может быть, маленькие мальчики и наблюдают на кухне за своими матерями, но они не обращают особого внимания на то, что именно те делают, и в самом деле, с какой стати им обращать внимание? Большинство мальчиков не собираются быть поварами. Когда они приходят ко мне учиться, у них нет знания основ, какое есть в этом возрасте у девочек, потому что любая девочка с младенчества знает, что ей предстоит быть хозяйкой на кухне своего будущего мужа. Я настаивала на том, чтобы все мои ученики начинали с основ. Вернее, ученики Марко, но поскольку учила их я, пока Марко занимался планированием меню, я могла делать это по-своему. (А половину времени и меню планировала я). Юный Бартоломео выглядел униженным, когда я учила его, как правильно держать нож или взбивать сливки, особенно видя, что остальные ученики и подмастерья его возраста раскатывают сдобное тесто или взбивают соусы и смеются над ним, но небольшое унижение полезно для души. Я была уверена, что святая Марфа со мной бы согласилась. От неё, в конце концов, осталась только высохшая рука, живущая в коробке из-под специй, и она, похоже, нисколько против этого не возражала.

— Яйцо должно вариться ровно столько, сколько надо, чтобы прочесть Credo[93], и не больше. Прямо из книжки рецептов моего отца: страница 398, параграф «Постные блюда». Я бросила Бартоломео ещё одно яйцо, и он с трудом его поймал, прижав к своей испачканной мукой рубашке. — Попробуй ещё раз.

Он шумно выдохнул и бросил яйцо в котелок.

— Credo in unum Deum…[94] — Один из подмастерьев прыснул со смеху в сковородку с бурлящим апельсиновым соусом, и Бартоломео запнулся. Когда он был всего лишь мойщиком посуды, его распирало от вопросов, но теперь, когда он стал самым неумелым из учеников, его одолевала робость. — Credo in unum Deum...

— Громче! Я тебя не слышу! — рявкнула я.

— Patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae...[95]

— Сойдёт, — сказала я, когда его второе яйцо было готово, мягкое и безупречное. — А теперь делай это ещё и ещё, покуда тебе больше не понадобится мешать работе моей кухни громким чтением молитв, бестолковый ты оболтус.

— Почему вы кричите на меня, синьорина? — не выдержал он. — Ведь ни на кого из остальных подмастерьев вы не кричите!

Потому что никто из остальных не подавал никаких надежд, вот почему. В конце первого дня работы Бартоломео в качестве ученика я опустилась на колени перед рукой святой Марфы и возблагодарила святую Угодницу за то, что она настолько смягчила сердце Марко, что он разрешил мне оставить Бартоломео среди учеников. Оказалось, что мой бывший мойщик посуды имеет не только превосходный поварской нюх, но и мягкое запястье, что в будущем позволит ему взбивать прекрасные соусы, и природную способность определять, сколько времени надо обжаривать над огнём тот или иной кусок мяса. Но я ему, разумеется, ничего об этом не скажу. Подмастерья работают куда лучше, если держать их в страхе.

— Ты что же это, ставишь под сомнение мои методы? — И я указала Бартоломео на дверь, ведущую в кухонный двор. — Если так, то ты свободен, можешь уходить. Обратно в сыромятню твоего дяди, к запахам гнилого мяса и мочи. Ты этого хочешь?

Он сжал зубы и возмущённо посмотрел на меня.

— Нет, синьорина.

Немного вызова — это хорошо. Повара, у которых есть темперамент, готовят лучше, чем те, у кого его нет.

— Свари ещё одно яйцо, — сказала я, — и будь любезен больше не ставить под сомнение мои инструкции.

— Да, синьорина.

Я едва удержалась от улыбки, когда услышала, как за моей спиной он решительно забормотал:

— Credo in unum Deum. — Положительно, мне нравится учить уму-разуму хорошего ученика! Это очищает нёбо, как жевание листьев мяты между переменами блюд во время долгого банкета.