Змей и жемчужина

Для Неаполя. — Родриго сдвинул брови, барабаня пальцами по моей руке и глядя на потолок, на котором по его заказу написали фреску: золотоволосая Европа[91], похищаемая Зевсом в образе быка. Европа была очень похожа на меня, а на широкую спину быка было наброшено бордово-жёлтое покрывало, покрывало цветов Борджиа. — Мне надо будет что-то предпринять насчёт Неаполя.

— Что, прямо сейчас? — Я принялась тыкать его пальцем в рёбра, пока он не заёрзал. Мой милый Папа боялся щекотки. Я безжалостно прицелилась и ткнула его в чувствительное местечко на талии, после чего он схватил мои запястья одной сильной рукой и прижал меня к своей широкой груди, сказав своим самым грозным папским шёпотом:

— Я отлучу тебя от Церкви, дерзкая ты девчонка, если ты заставишь меня взвизгнуть.

— Тогда я попрошу у моего святого отца прощения. Разумеется, на коленях.

— Тогда, я, возможно, отлучу тебя от Церкви только ради того, чтобы увидеть такое приятное зрелище. — Он поцеловал меня в кончик носа, наконец-то улыбаясь, хотя его мысли были всё ещё заняты Неаполем. Но, по крайней мере, он более не горевал о Хуане и бедном погибшем Педро Луисе. — Думаю, Джоффре поможет мне заполучить Неаполь. У короля Ферренте есть несколько свободных принцесс — и он отдаст одну из них в жёны Джоффре, если я поддержу его против Франции и Испании...

— Только не говори мне, что Испания хочет заграбастать ещё и Неаполь. — Я скорчила гримасу. — Ты же только что отдал ей целый континент! — Весною все только об этом и говорили: о новом Эдеме, который открыл этот генуэзский мореплаватель[92], чьё имя я никак не могла запомнить, Эдеме, большую часть которого Родриго отдал Испании. Лично меня карты и договоры интересовали куда меньше, чем привезённые из этого Нового Света странные растения и краснокожие рабы в ручных кандалах и удивительнее, ярких цветов птицы, о которых толковали, будто они умеют говорить. Родриго достал одну такую птицу и подарил её Лукреции, но пока что она отказывалась говорить, а просто сидела, нахохлившись, на своём насесте и пыталась отхватить пальцы любому, кто хотел её покормить. Про себя я называла её Ваноццей.

Я погладила грудь Родриго.

— Итак, Джоффре завоёвывает тебе Неаполь, Лукреция — Милан, через своего мужа из семейства Сфорца. А какую рыбу ты собираешься поймать с помощью Лауры?

— Не знаю. Может быть, Францию? Французы начинают мутить воду. Но это может подождать. — Его пальцы решительно забарабанили по моим; вся его молчаливая задумчивость испарилась, когда он наконец-то начал принимать решения. Я никогда, никогда ещё не видела моего Папу усталым. — Сначала Неаполь, потом — коллегия кардиналов. Ей нужна молодая кровь, чтобы встряхнуть этих старых гусаков в красных шапках. Как бы то ни было, Чезаре пора стать кардиналом. А как насчёт твоего брата — как бы ему понравилась красная шапка?

Я приподняла голову с папского плеча.

— Сандро?

— Да, а почему бы нет? Он шутник и никогда не будет играть большой роли, но он забавный. К тому же мне нравится оказывать ему милости. — Родриго ухмыльнулся. — Я ему, в общем-то, нравлюсь — или нравился бы, если бы не спал с его сестрой. — Родриго наклонился и несколько раз поцеловал меня в плечо. — Вот я и наблюдаю, как ему одновременно хочется и ударить меня и принять то, что я ему предлагаю, и, в конце концов, он просто с изысканной холодностью говорит «нет». Это как-то освежает после всех этих лебезящих подхалимов, с которыми я обыкновенно имею дело.

— Если ты в самом деле хочешь предложить ему кардинальскую шапку, я заставлю его сказать «да». — Я убедила Сандро занять пост в курии, но с тех пор он отверг несколько доходных должностей, которые предлагал ему мой Папа, несмотря на все мои упрашивания и уговоры. Но стать кардиналом... Это бы сразу вывело моего старшего брата в люди. Он бы занял прочное положение и притом пожизненно, стал бы большим человеком, а именно этого я для него хотела: успеха, счастья, всего хорошего, что только есть на свете. Может быть, потому что он был единственным из членов моей семьи, который не протягивал ко мне жадную руку теперь, когда я могла осыпать их всех милостями.

Но мне вовсе не нравилось просить Родриго о милостях. Да, он щедро осыпал меня подарками, и мою семью тоже, но я никогда его ни о чём не просила. Я не была шлюхой, как бы ни называли меня жители Рима, — а они называли меня и так, а не только красивыми именами вроде «Венеры Ватикана». Порою это всё ещё меня мучило. Я была девушкой благородного происхождения и хорошего воспитания, взращённой для того, чтобы украшать дом мужа и рожать ему детей, и иногда я задавала себе вопрос: как же я отошла так далеко от этого статуса?

А иногда я думала: а так ли далеко я, в конце концов, отошла от него? Я украшала дом мужчины, и я родила ему ребёнка, и те дни, которые я проводила, ухаживая за своей маленькой дочуркой и примеряя платья, которые мне шили, и ходя к мессе, и сидя вечером за ужином во главе стола, не очень-то отличались от той жизни, которую я рассчитывала вести после брака.

Всё как-то очень запуталось.