Змей и жемчужина

Я сломала печать на письме и начала с трудом разбирать его детский почерк. Он писал письма собственноручно, и орфография у него была ещё более ужасающая, чем у Лукреции. Орсино писал мне, что всё у него было «харашо». И что он надеется, что у меня тоже всё «харашо». В Бассанелло была «харошая» охота; например, вчера он завалил аленя с «прикрасными витвистыми рагами. Погаваривали о фторжении французоф...».

Далее шли страницы, заполненные неуклюжими любезностями, как в предыдущем письме и в том, которое он писал до того. Я, вздохнув, поднесла письмо к свече и сожгла его дотла в мелком блюде, на котором я держала вымоченные в мёду миндальные пирожные Кармелины, вернее, держала бы её вымоченные в мёду миндальные пирожные, если бы не съедала их в один присест. Письмо обратилось в пепел, а я начала грызть ноготь большого пальца. Бедный Орсино; для чего он продолжает писать мне, если мы с ним не виделись со дня того неловкого совокупления в конюшнях? Если он желает меня недостаточно сильно, чтобы потребовать от меня приехать к нему или, если уж на то пошло, признать мою дочь (а она не от него!), то зачем же он пишет мне все эти письма? Я отвечала ему только из вежливости, посылая лишь самые, что ни на есть, короткие и официальные записки. Если бы Родриго узнал, он бы точно подверг моего молодого мужа пытке strappado, и я не шучу.

А может быть, он бы только насмешливо рассмеялся. Как бы то ни было, я не хотела, чтобы он знал.

— Привет, mi perla[89].

Услышав за спиною знакомый низкий, звучный голос, я улыбнулась. Сейчас у меня в Риме было уже много прозвищ, включая «La Bella», которое мне весьма льстило, и «Венера Ватикана», которое льстило мне более или менее, и «Христова невеста», которое мне нисколько не льстило, хотя Леонелло находил его таким уморительно смешным, что у меня порой закрадывалось смутное подозрение: а не выдумал ли он его сам. Но один лишь Родриго называл меня своей жемчужиной.

— Ваше Святейшество, — тихо проговорила я и задула все свечи, кроме одной. Потом я поднесла его руку к губам и поцеловала его папское кольцо. Он как всегда величаво кивнул и, подняв меня мускулистыми руками, отнёс в постель. Это он тоже проделывал всегда. Когда ты небольшого роста, мужчины всё время хотят взять тебя на руки и куда-то понести.

— Странно, — заметил Леонелло, когда я ему это сказала. — Лично меня мой малый рост привёл к несколько иным выводам.

Однако нынче мой Папа, похоже, был не склонен к занятиям любовью. Вместо этого он положил голову мне на грудь, рассеянно поцеловав ямку у меня под горлом, и я прижалась щекой к его голове и начала накручивать его чёрные волосы себе на пальцы.

— Ты думаешь сейчас о Хуане, — молвила я наконец.

— Хуан. — Родриго был сейчас лишь тёмным профилем в Мерцающем тусклом свете одной-единственной свечи; орлиный нос, выпуклая грудь и печальный голос. — Он уехал от меня, как и Педро Луис. Педро был так молод, когда... — Голос Родриго затих, как всегда, когда он говорил о своём первенце, родившемся в Испании и погибшем после своей первой военной кампании. — Говорили, что он был храбр, очень храбр, я тебе это говорил?

— Много раз.

— Хуан тоже храбр. Как Педро Луис. Из него выйдет великий кондотьер[90].

У меня были большие сомнения, может ли семнадцатилетний юнец, который не в силах избавиться от привычки к своим любимым занятиям — приставаниям к кухонным служанкам и убийству бродячих кошек в тёмных переулках — действительно стать вторым Ахиллом, но я, само собой, была не так глупа, чтобы сказать это вслух.

— Ты же знаешь, Хуан уехал, но не погиб, — промолвила я, гладя волосы Родриго. — Он вернётся.

— Мне совсем не нравится, что он уехал! Мне бы не понравилось, и если бы уехал кто-либо другой из моих детей. Мне хочется, чтобы моя семья была здесь, со мной.

— И это говорит человек, который как-то ночью прожужжал мне все уши, рассказывая, как его дети собираются основать великую сеть взаимосвязанных династий в Испании, Франции, Неаполе и остальном мире! — Я игриво укусила Родриго за мочку уха. — Как же ты намереваешься основать какую-то там великую сеть, если все твои дети останутся здесь?

— Я пока ещё над этим работаю, — признался Родриго.

Я рассмеялась.

— Тогда до тех пор, пока ты, Ваше Святейшество, не найдёшь идеального решения, оставь Хуана Испании, а Испанию Хуану. А Чезаре...

— Следующий Папа Римский из семьи Борджиа, — кивнул Родриго. — Жаль только, что я этого не увижу.

— У нас есть Папа, Чезаре Борджиа, Папа Александр VII. — Я попробовала эти слова на вкус. — Это совсем не в его духе. Он скорее станет Александром-полководцем, который завоёвывает мир.

— Мир может завоевать Хуан. Он как раз достаточно горяч для поля битвы. У Чезаре более холодная голова, как раз это и необходимо в служении церкви.

— По-моему, он не хочет служить церкви.

— Ну и что? Он мой сын, и будет делать то, что велю я.

Перед моими глазами мелькнул Чезаре, как он стоял нынче днём в своём церковном облачении, прямой, как столб, и такой же неподвижный.

— Хм. Значит, один сын для мирской стези и один для духовной. А Джоффре?