Змей и жемчужина

Хуан Борджиа соскочил со своего коня, картинно взмахнув испачканной грязью полой своего одеяния из золотой парчи, и поднял руку, приветствуя толпу, которая ответила ему громом аплодисментов. Он встал на колени, сдёрнув с головы украшенный плюмажем и расшитый жемчугом и изумрудами берет, и вперёд вышел Чезаре Борджиа, чтобы произнести слова благословения; его красивое лицо было неподвижно, как камень.

— Готова заложить архиепископство, что он благословляет брата только для вида, — шепнула я Сандро. — Эти двое не очень-то любят друг друга.

Каин и Авель[86], — фиглярничая, сказал мой брат. — Связанные общей кровью и взаимной ненавистью...

— Я бы так далеко не заходила. В конце концов, пока никто никого ещё не убил. Хотя дело подошло близко к этому, когда Хуан взял без спроса любимого коня Чезаре и в конце концов конь сломал ногу, когда Хуан на нём прыгнул.

— ...и готовые вцепиться друг другу в глотку...

— О Пресвятая Дева, да полно тебе, Сандро! — Я подавила смешок, бросив виноватый взгляд на моего Папу, которому было всё равно, что люди говорят о нём самом, но который не одобрял, когда кто-то плохо говорил о его детях. — Если ты сейчас заткнёшься, я добуду тебе архиепископский сан.

— Не смей просить святого отца ни о каких милостях для меня!

— Но когда он сделал тебя членом римской курии[87], это была вовсе не моя идея. Он назначил тебя просто потому, что ты ему нравишься, Сандро. — Мой старший брат поднялся по церковной лестнице удивительно быстро, хотя он согласился принять назначение лишь после того, как я упрашивала его в течение двух недель.

— Я не хотел его принимать, — хмуро сказал Сандро. — И я больше ничего не хочу от Его Святейшества, так что не смей его ни о чём просить.

Он со злостью посмотрел на бело-золотую фигуру моего Папы, сидящего в портшезе. Когда церемония благословения завершилась, Папа поднял руку и начертил в воздухе крест. Моему брату по-прежнему был не по душе мой теперешний статус. И то, какому старшему брату понравится говорить: «Моя младшая сестра, наложница Папы»? Я считала чудом, что Сандро, пусть с неохотой, вообще принял моё нынешнее положение. Во время выборов Папы и последующих торжеств он упорно клялся отомстить «этому испанскому развратнику», угрожая кастрировать его, обезглавить, а до того подвергнуть его strappado[88], несмотря на все мои уверения, что я выбрала своё положение папской любовницы добровольно и была им вполне довольна. Мне пришлось умолять его, чтобы он хотя бы встретился с Родриго, а моему хитрому Папе хватило ума предстать перед моим братом не в своём пышном папском облачении, а в мятой рубашке и камзоле — ни дать ни взять обыкновенный римский купец — и поглаживать мою руку, словно он был любящий муж, и наливать сидящему с застывшим лицом Сандро вино, словно он был просто радушный хозяин. Двое моих самых любимых мужчин впервые ужинали наедине через несколько недель после того, как улёгся ажиотаж, связанный с выборами.

— Предоставь это дело мне, — весело сказал Родриго и оставил меня ходить взад и вперёд по комнате, смежной со столовой, кусая ногти и гадая, не станет ли мой любимый брат отныне избегать меня как шлюху. Ох уж эти мужчины! А потом Сандро вышел, уже не красный как рак, а просто озадаченный и немного хмурый и сказал мне:

— Мне всё это не нравится, sorellina. Совсем не нравится. Так что я не понимаю, почему я больше не бешусь. Он такой...

— Я знаю. — Я встала на цыпочки и поцеловала брата. — Спасибо, Сандро.

Что до остальных членов семейства Фарнезе, то... хм. Что же все они сделали, когда узнали, что из постели мужа я перескочила в постель святого отца? «Нам следует навсегда изгнать тебя из семьи за тот позор, который ты на неё навлекла», — написал мне мой брат Анджело в своём гневном письме и повторял это на все лады в последующих, не менее гневных письмах... пока Папа не подыскал ему невесту из рода Орсини с большущим приданым. «Я бы никогда не поверил, что моя сестра может вести себя, как дешёвая потаскуха», — с ледяным презрением написал мой второй брат... А закончил своё письмо просьбой о том, чтобы я попросила Папу заплатить за ремонт нашего разрушающегося замка на берегу озера. «Ты всегда была легкомысленной и тщеславной, и теперь ты просто вульгарная шлюха», — написала тогда мне моя сестра Джеролама, а теперь во всех своих письмах она просила милостей для своего тощего как жердь мужа.

Вот вам и хвалёные семейные моральные устои. После моей свадьбы я ни разу не ездила в Каподимонте и не планировала хоть сколько-нибудь скоро туда поехать. Моя семья, в общем-то, не желала меня видеть; им нужны были только те милости, которые я могла для них добыть, а их можно было испросить в письме без неудобства, которое вызвало бы появление среди них моей аморальной персоны.