Змей и жемчужина

— Сколько вам было лет, когда конклав в прошлый раз выбирал Папу? — продолжал между тем он, и его глубокий бас гулким эхом отразился от расписных сводов зала. — Возможно, вы даже не помните, что у римской черни есть очаровательная привычка грабить прежнюю резиденцию кардинала, которого выбрали новым Папой? Можно посчитать голоса кардиналов на конклаве, подсчитывая, сколько мародёров пришло к тем или иным дверям. Разумеется, у меня нет никаких шансов надеть на голову папскую тиару, но иногда разграбление начинается ещё до того, как заканчивается подсчёт голосов, и захватывает дом не только победителя, но и проигравших. — Он обвёл рукою быстро пустеющий зал. — Если мародёры придут в моё палаццо, они обнаружат, что красть здесь нечего.

— Почти. — Я сбросила плащ, который надела, чтобы скрыть от толпы на улицах свой богатый наряд. На шею я надела подаренное им ожерелье, и огромная грушевидная жемчужина почти полностью спряталась в ложбинке между моих грудей. Он застыл как вкопанный, не отрывая от неё глаз.

«Жена, монахиня или шлюха, — шепнул мне на ухо голос моей матери. — И после того, как ты выбрала что-то одно, обратной дороги нет».

Я стала женою и посчитала, что достигла исполнения всех моих желаний — цель была достигнута, и моя жизнь, как подарок, была перевязана красивой шёлковой ленточкой.

Мой кардинал стоял, не сводя с меня глаз. Я засунула пальцы в рукав и достала оттуда его подарок, держа его в обеих руках. Кожа граната лопнула сразу, хотя мои руки дрожали, и теперь в моих ушах звучал чёткий, окрашенный венецианским акцентом голос поварихи Кармелины: «Монашки становятся шлюхами, шлюхи становятся жёнами, жёны становятся монашками. А некоторым удаётся сочетать по две роли и даже по три». Эти слова отдавались в моём мозгу всю неделю. Может быть, я здесь из-за них?

Но это уже было неважно. Я была здесь. И я не отводила взгляда от тёмных глаз моего кардинала, когда вынула из граната полдюжины косточек и проглотила их.

Он сделал три размашистых шага — и очутился подле меня, и, схватив мою руку, поднёс её к лицу. Я ощутила жёсткость его щетины, когда он один за другим прижимал мои розовые от гранатового сока пальцы к своим губам. Его рука обвила мою талию, точно стальная цепь, а его большой палец скользнул по моему затылку и вниз, за край моей нижней сорочки и стал медленно ласкать меня между лопаток. Гранат выпал из моей руки и покатился по голому полу, с которого сняли ковёр, и я, запустив пальцы в его чёрные волосы, с силой притянула его к себе.

— Вон, — сказал он слугам, припадая губами к ложбинке между моих грудей, как раз под большой жемчужиной и проводя дорожку из поцелуев вверх по моему горлу, которые я скорее не видела, а слышала, нервно, сдавленно хихикая. Потом его твёрдые губы коснулись моих губ, и он поцеловал меня так неторопливо и страстно, как будто в нашем распоряжении был весь день, как будто не было на свете умирающего Папы и неизбежного созыва конклава, как будто не существовало ничего важнее нас.

— В постель, — прошептал мой кардинал, поднимая меня, словно я весила не больше, чем его кардинальская шапка, и пронося сквозь пустые, гулкие комнаты. — По счастью, у меня ещё остались кровати, которые не запакованы.

У меня так перехватило дыхание, что я не смогла ответить, но я всё-таки достаточно владела собой, чтобы оглядеться, когда он укладывал меня на кушетку в чехле из бархата в чёрную и белую полоску. Боже мой, это была та самая кровать, в которой я лежала в одиночестве в свою первую брачную ночь, только вынесенная из спальни для дальнейшей разборки.

— Подождите... — ухитрилась я сказать, выскальзывая из его объятий. — Подождите!

— Что? — он откинулся на подушки. — Что, Джулия?

В отличие от моего мужа кардинал Борджиа без труда развязал все шнурки и ленты моего наряда. Один шитый золотом рукав остался в зале, второй — на полу в следующем дверном проёме, и моё красное атласное платье было наполовину расшнуровано на спине. Я выскользнула из него совсем, сдёрнула с волос украшенную жемчужинами сетку и сбросила сорочку, так что она упала к моим ногам. Именно так я хотела отдаться Орсино в нашу первую брачную ночь, но вместо этого меня уложили в тёмной комнате в одинокую постель, и мне не хватило духу вылезти из неё, потому что жена должна, прежде всего, быть скромной. Но от любовницы скромность не требуется, и сегодня я непременно соберусь с духом, чего бы мне это ни стоило. И я повернулась к своему любовнику, одетая только в плащ из волос и жемчужное ожерелье.

— Ты должен кое-что знать. — Я посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, хотя чувствовала, как меня заливает краска, распространяясь от плеч к лицу. — Я... я больше не девственница. Я была невинна в день свадьбы, но теперь уже нет.

— Вот и хорошо. — Его глаза упивались мною, полные одного — желания. — Я хочу подарить тебе наслаждение, а девственницы его почти не получают. — Он протянул ко мне руку и сказал по-испански что-то, чего я не поняла.

Я взяла его руку и сплела свои пальцы с его пальцами.

— Что это значит?