Змей и жемчужина

Моё лучшее платье совершенно не подходило для такой жары: на каждой площади стояли миражи — блестели лужи, которых там на самом деле не было, и даже голуби сделались такими вялыми, что не взлетали, когда начинали звонить колокола церквей. Алый наряд из травчатого шёлка с шитым золотом корсажем не подходил и для езды верхом, но я просто как попало уложила свои дорогие юбки на седло и направила кобылу прочь с конюшенного двора. Я была неважной наездницей — хоть я и выросла в Каподимонте, где кругом вместо лабиринта переулков было множество деревьев, холмов и идущих по берегу озера тропинок, моя матушка не одобряла женщин, которые выезжали на охоту, и потому сделала так, чтобы на уроках верховой езды меня в основном учили только красиво драпировать юбки и держать спину прямо, когда я ехала в дамском седле. Но у моей новой кобылы шаг был изумительно ровным, а повернуть её не стоило никакого труда — достаточно было только легко-легко потянуть за повод. Мои охранники ехали за мной с бесстрастными лицами, одетые в ливреи Борджиа с вышитым на груди быком, и я видела, как две женщины принялись шушукаться, прикрывая рты руками, пока наша маленькая кавалькада рысью проезжала мимо. Я представила себе их разговор: «Новая краля старого быка. А её мужу и дела нет до их шашней, вот счастливица! Мой муж вырезал бы сердце любому, кто попробовал бы сделать меня своей шлюхой, будь он хоть сто раз служитель Бога!»

Когда мы подъехали к месту назначения, я легко остановила кобылу и соскользнула с седла из тиснёной кожи вниз.

— Ты ангел, — шепнула я, скармливая ей кусочек «такого немыслимо дорогого» сахара, который я незаметно стянула со стола мадонны Адрианы. Затем поцеловала её в нос и повернулась к своим охранникам. — Оставайтесь здесь, — молвила я и вошла через широкие двери палаццо.

Из замысловато украшенного банкетного зала, где я танцевала в день моей свадьбы, выносили украшения и мебель. С длинных столов сняли дорогие скатерти, а сами столы поставили на попа; слуги проворно снимали со стен гобелены и свёртывали их в рулоны; служанки осторожно, одну за другой выкатывали резные скамеечки для ног. Исчезла кушетка с чехлом из малинового атласа, и я видела, как дворецкий вручную укладывает в ящик бокалы муранского стекла, из которых гости пили вино за мой брак. Мебель всё выносили и выносили, на оставшуюся были надеты чехлы, а в центре всей этой суеты стоял человек, которого я сразу не узнала, Потому что на сей раз на нём не было его обычных алых одежд.

— Мадонна Джулия, — сказал Родриго Борджиа, оторвавшись от списков, которые он изучал вместе со своим управляющим и отвешивая мне свой изящный придворный поклон. Какая удача! Я целую неделю просидел в четырёх стенах с толпой взбудораженных кардиналов, и стоило мне выйти, чтобы сделать кое-какие домашние дела, как появляетесь вы, словно вода в пустыне. Просто постойте минутку и дайте мне насладиться вашим видом — а также моим везением, которое привело вас сюда как раз тогда, когда я в виде исключения нахожусь дома.

— Это вовсе не везение, — молвила я, отступая, чтобы дать дорогу паре служанок, торопливо выносящих из зала резную скамью, что стояла вдоль стены. — Я просто подкупила Лукрецию. Она, похоже, всегда знает, где и чем вы занимаетесь; полагаю, она с помощью своего обаяния выманивает сведения у ваших телохранителей и слуг. Нынче утром она сказала мне, что вы вернётесь сюда, чтобы... — я оглядела царящий в зале хаос, — а собственно, зачем вы вернулись?

— Теперь, когда Папа уже так близок к кончине, я предусмотрительно решил увезти подальше самые ценные из своих пожитков. — И он махнул унизанной кольцами рукой в сторону лакеев, поспешно выносящих скатанные гобелены, и служанок, осторожно укладывающих золотую и серебряную посуду в выстланные соломой ящики. — Папа всё-таки умирает. Очевидно, ежедневное принятие внутрь одной драхмы[51] человеческой крови оказалось неэффективным средством.

Мне было всё равно, умирает Папа или нет, всё равно, что он пил для сохранения здоровья — человеческую кровь или молоко ангелов. Я окинула взглядом своего кардинала, одетого сейчас в рубашку, рейтузы и короткие штаны. В этом наряде он был не похож на себя в привычном моему глазу алом облачении. Его нельзя было назвать красивым — только не с этим носом, крючковатым, как клюв у орла, и тяжёлой нижней челюстью. Не был он и молод; вокруг глаз словно лучи разбегались морщины, курчавящиеся на могучей груди поверх шнуровки его рубашки волосы уже тронула седина. На его мощном костяке уже начинал откладываться вес, делая его плечи тяжелее, а его живот шире, чем когда он был молод, — но он был так высок, что это его не портило. Поистине, этот человек сложением был похож на быка.