Змеи в ее голове

А вот и сигнал: задрожала положенная на круглый столик коробочка со спичками — значит Матильда приблизилась к торцу дома, пора выходить. Анри аккуратно открыл дверь, его лица коснулся прохладный ночной воздух, он сделал шаг по террасе и тут же почувствовал упершийся ему в висок ствол.

— Добрый вечер, Анри, — ласково и спокойно сказала Матильда.

Помимо прочих его восхитительных достоинств, следует упомянуть то, что командир был одарен еще одним, неопровержимым, — он был честный игрок. Так что ограничился тем, что сдержанно ответил:

— Добрый вечер, Матильда.

* * *

Анри вернулся в свое кресло и сел точно как в начале вечера, с той только разницей, что на этот раз ему в живот упирался ствол сорок четвертого «магнума», а перед ним сидела страшно бледная и натянутая, как тетива, Матильда. Она решила занять позицию прямо напротив него. Итак, они сидели по обе стороны потухшего камина, словно двое безмятежно беседующих старинных друзей, и, как часто бывает между старинными друзьями, в спокойном воздухе вибрировали намеки и недосказанности. В изнеможении падая в кресло, Матильда, которая так и не сняла плащ, с облегчением вздохнула.

Она не попросила Анри зажечь свет, и теперь, когда оба привыкли к полумраку, им было бы трудно отказаться от него, как одному, так и другой. Атмосфера располагала к разговору, к откровенности и к смерти. Анри угадал ее еще до того, как увидел, в контражуре падающего из окна бледного света. Волосы у нее растрепались, непокорные пряди выдавали возраст находившейся перед ним немного бесплотной фигуры.

Она не выпустила из рук и не отвела от Анри оружия, но в остальном выглядела вполне естественно, как всегда.

— Ну и заставил же ты меня побегать, старый верблюд, — сказала она. — Ты только взгляни.

Она показала ему разорванный подол платья, но Анри сидел слишком далеко и не разглядел, о чем она говорит.

— А моя лодыжка… Распухла, нет? Я упала. Ты отремонтировал стену?

— Четыре года назад я в некоторых местах установил решетку — именно там ты и пролезла.

— Угу, я сдвинула несколько камней, надо бы их снова заделать. Вот оттуда я и навернулась.

— Я очень огорчен, Матильда.

— Так распухла или нет?

— Разве что чуть-чуть, мне отсюда не очень хорошо видно.

Оба знали цену и вес каждого сказанного сейчас слова. Анри был крайне заинтересован в том, чтобы они разговаривали, чтобы время шло и дало ему возможность разглядеть возможный выход. К счастью, Матильда сама разбила лед, хотя командиру не слишком нравился ее странный голос, сдержанный и напряженный, ее преувеличенная артикуляция и слова, которые она сейчас бросала ему, как будто уже совсем пришла в себя:

— Скажи, Анри, ты что, всерьез принимаешь меня за дуру?

По правде говоря, их беседа только что приобрела оборот совсем не в пользу Анри. Тогда он поудобнее устроился в кресле, сложил руки на коленях и повел себя так, как если бы его взгляд вовсе не был прикован к направленному в его сторону стволу сорок четвертого калибра.

— Да, Анри, ты принимаешь меня за дуру, — повторила Матильда, словно разговаривала сама с собой и адресовала этот упрек скорей судьбе, нежели своему старинному другу.

Теперь, когда самое трудное было позади, когда Матильде удалось беспрепятственно встретиться с Анри, она ощущала что-то вроде головокружения. Предметы, слова, образы завертелись у нее в голове.

Она обрывками вспоминала все, что ей хотелось сказать Анри, дорогому Анри, но все немного путалось — упреки, ласковые слова, признания, воспоминания, откровения. Ей никак не удавалось отвязаться от решительной фразы, о которой она уже жалела, потому что произнесла ее в гневе и раздражении, да вдобавок она очень устала:

— Если честно, могу тебе сказать, что этот твой головорез в сарае — полный бездарь!

Анри нахмурился.

— А эти твои нити через всю террасу! Ну правда, Анри, ты действительно считаешь меня недотепой!

Ей показалось, что с их последней встречи он изменился. Нет, это я изменилась, сказала она себе, и ее накрыли усталость и скука. Она больше ничего не хотела — или нет, она, скорее, хотела бы, чтобы всего этого никогда не было, чтобы все стало, как прежде, и даже еще раньше, когда она была просто маленькой девочкой, которая играла в мальчишеские игры.

Анри смутно напоминал ей отца, доктора Гаше. Достигнув некоторого возраста, все мужчины определенного социального класса становятся более или менее похожи, и поэтому Матильда почти позабыла о пистолете, который по-прежнему держала в руке. С сильно сжавшимся сердцем она произнесла: «Анри», — и губы у нее дрожали.

— Ну что ты, Матильда, я испытываю к тебе большое почтение, ты это прекрасно знаешь…