Змея

– Ты имеешь хоть малейшее представление о том, чего мне стоит не ревновать тебя? – Голос его тих и оттого звучит гораздо страшнее, чем если бы он кричал. – Ты знаешь, сколько я за все эти годы наделал такого, за что мне стыдно? Всякую жуть во имя короля и Гадюки. Я остался на «Деве» по двум причинам. Одной из них была ты. Второй – то, что я нашел себя. Адлер превратил пугливого воришку в воина, и, хотя я могу ненавидеть то, кем из-за него стал, мне всегда нравилось преуспевать в своем ремесле. Что еще могло воодушевлять такого человека как я, если не роль преемника? Где еще на свете есть место для такого убийцы, как я? И все же я знал, что это твой путь, а не мой, поэтому отступил. Я давным-давно смирился с тем, что будущее, о котором я мечтал, принадлежит тебе.

Его слова причиняют боль, и я ненавижу его за это. За то, что он разрывает рану, вытаскивает на свет болезненную правду, на которую уже не закроешь глаза, которую не забудешь. Но я пока молчу. Бронн только начал.

– Хочешь знать, насколько тяжело мне было наблюдать, как ты выходишь за другого? – Тема Ферриса уже отступила далеко на задний план. Бронн стиснул кулаки, играет желваками, каждая частица его тела сдерживает гнев, с которым он так долго боролся. – Я ломался, меня били до смерти… черт, меня и раньше пытали… но никогда в жизни мне не было так больно, как когда ты стояла и клялась любить другого.

Его злость поджигает мою собственную, и вся та ярость, которая накапливалась неделями, месяцами, годами, вырывается наружу.

– Ах, тебе было больно? А каково, как ты думаешь, было мне? Может, ты считаешь, что мне это нравилось?

– Как ты могла? Как ты произнесла те слова, зная, что они для тебя ничего не значат? – Теперь он тоже кричит. – Знаю, что это был твой долг, знаю, что ты его не любишь, но я был уничтожен. И я ничего не мог сказать, не хотел ничего тебе испортить, потому что ты была ну такая вся из себя благородная. Я не желаю быть негодяем, который давит тебе на совесть, который ревнует, потому что единственный человек, который мне важен, продолжает совершать поступки, делающие меня никчемным. Я не хочу им быть.

Его боль убивает меня, но она же приводит меня в бешенство.

– Так не будь! Дело не в тебе.

– Конечно, все всегда касается исключительно тебя. Твоя боль, твоя жертва. Но ты не одна страдаешь.

– Прекрасно! – Я чувствую поднимающийся жар. Самоконтроль слабеет и уступает гневу. – Хочешь поговорить о себе? Зачем ты так врал обо мне на суде?

Он потрясен.

– Потому что ты мне велела тебе доверять, подыгрывать.

– Подыгрывать, а не уничтожать меня! – Память о его словах въелась мне в мозг. – Признайся, ты хотел быть Гадюкой и увидел способ этого добиться, не замаравшись.

– Думаешь, я паду так низко, чтобы бросить тебя за борт ради того, чего хочу?

– Ты это уже как-то раз сделал!

Вот он, весь сумбур прошлого, выложенный напоказ. Все обиды, все обвинения, все то, что мы причинили друг другу и были вынуждены отмести в сторону, – все это можно проследить до того самого мгновения, когда Бронн разбил мое сердце. Больно понимать, что, несмотря на все произошедшее с тех пор, часть меня застряла в том дне.

Бронн растирает лицо ладонями.

– Мы не можем так друг с другом поступать, – говорит он.

Ярость покинула его. Голос звучит подавленно, его боль, его усталость – в каждой линии лица.

Я надеюсь, что он подойдет ко мне, обнимет и заверит в том, что мы сможем все это преодолеть, что нет ничего невозможного, чего мы не смогли бы совершить вдвоем, однако он не подходит. Вместо этого он направляется к двери.

Однако, прежде чем выйти, Бронн оглядывается, и голос его снова звучит мягко:

– Я совершил кучу ошибок. Но не сегодня. Я не горжусь тем, что причинил Феррису боль, но она была нужна. Это помогло. Суть в том, что ты не глава королевского флота. Ты не образец справедливости. Ты – Гадюка. В этом названии заложен смысл. Ты лишена удовольствия поступать правильно, иногда тебе приходится поступать так, как нужно. Если тебе для этого не хватает решимости, возможно, мне стоило стать Гадюкой.

И вот его уже нет, а мое сердце разбито вдребезги. Наверное, он прав, наверное, я приняла ошибочное решение, и не в первый раз. Но не потому, почему он думает. И решимости мне хватает. Вообще-то я хотела убить Ферриса и его команду – всех их – медленно, мучительно, жестоко. Темнота, которую я так упорно пыталась похоронить, вырвалась на поверхность с новой силой, и в тот момент, когда я палила по пороховым бочкам и разносила корабль в щепки, мне хотелось не спасти мир, а уничтожить его.

Я не смогу познать волшебство, если не сумею контролировать свою темноту. Я не спасу Восток, если не смогу познать волшебство. Но оно тут, со мной, все время, – желание мучить, наказывать и контролировать. Постоянно пытаясь уравновесить это желание, я отклоняюсь слишком далеко в противоположную сторону и допускаю ошибки.

И вот теперь мой авторитет под вопросом, а мои отношения изодраны в клочья.