Змея

– В таком случае нам следует быть еще бдительнее, – заявляет Рэйвн, сжимая кулаки.

– То есть человеческие жертвоприношения здесь не приняты? – уточняю я.

Олвин смотрит на меня с растерянной улыбкой.

– Нет. Что вы там, на Востоке, о нас напридумывали?

Я чувствую жар на щеках.

– Считаете нас дикарями? – Рэйвн не улыбается.

– Вовсе нет, – уверяю я. – Ну разве что иногда кто-нибудь обмолвится, что у вас царит беззаконие и вообще опасно.

– А чья в этом вина? – восклицает Рэйвн.

Мне стыдно. Я лучше многих знаю о том, что вина за искореженную историю лежит на Востоке.

– Восточные острова без нас страдают? – спрашивает Мама, спрашивает без злого умысла, из чистого любопытства.

– Если бы не страдали, меня бы тут не было, – отвечаю я. – Между королем, его старой Гадюкой и бандитами жестокость в порядке вещей.

Мама качает головой:

– Восток сам в этом виноват. Но я сейчас спрашиваю, ощущает ли себя Восток без Запада таким же неполным, как мы?

Я понятия не имею, о чем она.

– Ты вообще чего-нибудь знаешь? – интересуется Рэйвн таким ядовитым тоном, который способен, подобно кислоте, разъесть мясо до кости.

– Будем ее высмеивать или просвещать? – говорит Мама, и теперь уже ее тон достаточно остер, чтобы заставить внучку замолчать. Потом она поворачивается ко мне: – Как я понимаю, Востоку не хватает правды о нашем общем прошлом.

Я улыбаюсь:

– Ну, это мягко сказано. Они переделали прошлое, выставив себя героями, а вас – негодяями.

– Как жаль, что один жуткий эпизод нашей истории уничтожил все, что было до него, – вздыхает Мама. – Восточные и Западные острова всегда были двумя половинами одного целого. Восток был практичной, твердой половиной, все мы жили за счет его промышленности и торговли. А Запад считался половиной творческой, дарящей Островам искусство, музыку, настроение. Вместе мы существовали в гармонии, одна половина поддерживала вторую, возможно, не до конца сознавая, как много дает ей другая сторона. После войны нужда Запада была более очевидна: мы перестали получать товары и продукты, а ничто не приводит людей в такое отчаяние, как пустой желудок. Но и Восток тоже многое утратил. Не только волшебство, но и красоту, и культуру. Разве воздух не становится пустым без песен? Разве мир не становится серым без красок? Наши отличия делали нас сильнее, однако один король не понял этой простой истины и разорвал нас пополам. Он и все, кто думает так же, как он, еще большие слепцы, чем я.

И хотя она говорит о Двенадцати островах, о жизненно важных эпизодах утерянного прошлого, я думаю только о Бронне, второй моей половине. Мы позволили нашим различиям разлучить нас, тогда как нужно было ими гордиться, принимать их как должное и пользоваться.

Олвин сжимает мою руку, ошибочно принимая навернувшиеся на глаза слезы за жалость к нашим разобщенным землям.

– Но ты особенная, – говорит она. – Твоя история – это история и Востока, и Запада. Возможно, твое возвращение принесет надежду на примирение.

Рэйвн презрительно фыркает, и Олвин закатывает глаза.

– По тебе, так лучше столетия розни? – спрашивает она.

– Нет, просто я не могу представить себе, как она штопает порвавшийся шов, не говоря уж о восстановлении Двенадцати островов.

Я поднимаю бровь, однако не отвечаю ничего, чтобы защититься. Рэйвн не обязана меня любить, хотя мне ее ядовитая реакция кажется странной. Она напоминает мне дикого звереныша, попавшего в клетку. Жизнь, которую она ведет по рождению, вовсе не та, которую она избрала бы для себя. Долг удерживает ее, однако она постоянно сопротивляется, наказывая тех, кто напоминает ей о клетке. Вероятно, она ненавидит меня потому, что я могу покинуть эти горы, тогда как она – нет.

Позднее тем же вечером, лежа на полу в ожидании сна, я размышляю над тем, что рассказала мне Мама про Острова и их совместное существование. Я чувствую, что возможность восстановления мира заложена в их общей истории – ответы в ней, и нужно только их найти.

Сны обрушиваются на меня, как буря, окружая удушающим мраком. Я снова вижу женщину в коконе. Она одна, напугана, прячется. Слышу ее надрывное дыхание, чувствую ее страх. Она что-то говорит, но слов не разобрать, хотя я вслушиваюсь сквозь густой туман у меня в голове. Лицо ее закрыто, видно только, как двигаются губы, пытаюсь расшифровать послание и в конце концов получаю одно короткое слово:

Беги.

Я резко просыпаюсь в жару и в поту, хотя вообще-то на ночном воздухе мне должно быть холодно. Вскакиваю на ноги, бегу через комнату туда, где спят Рэйвн с Олвин, и трясу их.

– Вставайте! Мы должны спешить, – говорю я, бросая им одежду.

– Да что с тобой? – не понимает Рэйвн, еще не отойдя от сна.

– Не со мной, а с Пип, – объясняю я. – Она в беде.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Олвин, но обе уже спешат.

Я сама не знаю, откуда знаю. Просто проснулась с сильнейшим ощущением того, что она в опасности. Предупреждение женщины в коконе звенит в ушах.

Мы выбегаем в ночь, вооруженные копьями, да мой кинжал по-прежнему заткнут за голенище. Единственный звук – хруст снега под ногами. Дыхание затуманивает морозный воздух.