Змея

Я инстинктивно понимаю, что она имеет в виду людей, и задумываюсь, слышала ли она про Капюшоны, дошли ли страхи людей из леса внизу до них, в удаленные горные уголки. У меня столько вопросов по поводу Западных островов, однако, когда мы выходим наружу и вязнем в глубоком снегу, я вместо этого начинаю расспрашивать Олвин о ней самой. Мне хочется понять ее и это уединенное существование.

– Мне тут неплохо, – говорит она, пока мы с трудом огибаем хижину и выходим на плоскую белую равнину, простирающуюся лунным океаном до того места, где плато снова упирается в скалы. – Ничего другого мы не знаем да и знать не хотим.

– Вы никогда не спускались с гор?

Олвин качает головой:

– Я, если и уйду, то только чтобы найти мужа.

– Что? – Мне не удается скрыть удивление.

– А как, ты думаешь, мы выживаем? Как только первая из молодого поколения достигает возраста двадцати лет, она должна спуститься с горы вместе со снежными кобылами, чтобы найти мужа.

Я сбита с толку.

– Мне казалось, ты говорила, что снежные кобылы не покидают гору.

– Верно – если не считать брачного периода. Когда морские жеребцы собираются на берегу, кобылы отправляются к ним навстречу.

Я пытаюсь переварить услышанное.

– Морские жеребцы?

– Водяные лошади. Раньше они встречались с кобылами каждый год, однако, когда королевский род исчез, встречи эти стали реже. Последний раз они приходили десять лет назад, и кто знает, когда они появятся снова. – Олвин смотрит на меня. – Возможно, теперь, когда ты здесь, они вернутся быстрее.

– И когда они придут, ты пойдешь в ближайшее поселение и найдешь кого-нибудь, от кого забеременеешь?

Олвин кивает.

– И ты что, не против?

– Это мой долг, – отвечает она, хотя мгновенная заминка говорит мне все, что я хотела знать относительно ее истинных чувств.

– Может, морские жеребцы не вернутся?

Грусть Олвин очевидна.

– Может быть. Но тогда снежные кобылы рано или поздно вымрут. А мы не выполним того, что на нас возложено.

Долг всегда делает нас рабами. Будь то моя ответственность, Торина, Бронна или Олвин, всегда существует некая внешняя сила, привязывающая нас к тому пути, который мы не выбирали. Неужто и в самом деле случится нечто ужасное, если все мы просто пойдем своей дорогой? Повернемся спиной к тому, что обязаны делать, и займемся тем, что мы делать хотим?

А ты разве не так поступила? Голосок в моей голове прав. Какие бы у меня ни были причины и оправдания, я явилась на Запад в поисках колдовского искусства. Вероятно, это единственный способ, которым я могу спасти Восток, однако это еще и замечательно эгоистичный поступок. Где-то внутри червячком шевелится беспокойство, и я вспоминаю все предостережения, которые до сих пор получала. Потворство собственным желаниям и стремлениям приведет к сумасшествию и порочности. Я должна сопротивляться соблазнительному зову волшебства, который звучит все чаще.

Я собираюсь спросить Олвин, почему Рэйвн так меня невзлюбила, когда она хватает меня за руку:

– Гляди.

Девушка указывает вперед, и, хотя кобыла превосходно сливается с окружающей обстановкой, я безошибочно угадываю ее силуэт, преспокойно спускающийся к нам по отвесному каменному склону.

Почтительность Олвин по отношению к лошади проявляется моментально: она делает шаг назад.

– Мы не должны подходить к ним близко, – шепчет она.

– Не думаю, что у нас есть выбор, – говорю я.

Лошадь припускает по плато легким галопом. Вне всяких сомнений, это та же самая кобыла, на которой я скакала. Она танцует от возбуждения при виде меня, приветственно мотает головой. Я слышу, как Олвин тихо ахает, когда кобыла переходит на шаг, однако не обращаю внимания, потому что пытаюсь взглядом отыскать рану и не верю тому, что вижу. Кобыла подходит и останавливается на расстоянии вытянутой руки от нас, а потом со всей грациозностью снова кланяется.

– Привет, – говорю я и, не обращая внимания на задохнувшуюся от волнения Олвин, протягиваю руку и глажу кобылу по шее до того места, где накануне было горящее месиво на груди.

Поверить не могу. Должна быть рана, притом кошмарная. В лучшем случае – шрам от прижигания. Однако там нет ни следа. Лишь едва заметный рубец.

Каким-то образом – уж не знаю, каким, – я вылечила ее.

13

– Это та самая лошадь? – Олвин тоже не может поверить.

– Знаю, – говорю я. – По ней теперь и не скажешь, что что-то произошло.

– Нет, я имею в виду, она – вожак табуна, главная кобыла. Ты даже не представляешь, как это потрясающе.

Хотя я понимаю, что это весьма важно, меня это волнует меньше, чем сильнейшие лечебные свойства того растения.

– Опиши его, – предлагает Олвин, когда я делюсь с ней своим удивлением.

Я стараюсь как можно подробнее вспомнить внешний вид и форму, но только когда я упоминаю цвет, Олвин говорит:

– Костровика. Наверняка она.

– Да, точно. – Я видела это название в книгах. – Ты ее знаешь?

– Слышала, – отвечает она, – но никогда не видела. Костровика невероятно редка.

– Значит, нам повезло, – говорю я лошади, пропуская через пальцы ее шелковистую гриву.

Олвин смотрит на меня странно, почти с подозрением.