Змея Давида (СИ)

Любые эмоции, даже самые сильные, с годами притупляются. Даже если искусственно подогревать их в себе, растравляя старые раны. А место постепенно угасающих эмоций занимает пустота, которая со временем растет, заполняя собой душу. Человек привыкает жить с этой пустотой, приучается воспринимать ее как часть самого себя и подсознательно начинает ревностно ее оберегать от попыток заполнить. Но даже несмотря на эту пустоту в душе всегда остается маленький уголок, в котором ютятся отголоски прежних чувств, идеалов и стремлений, и куда при желании можно поместить то, что позволяет еще цепляться за жизнь – память о прошлом, раскаяние, стыд и стремление отдать последний долг той, которая была смыслом твоего существования.

Теперь Северус точно мог сказать, что спустя столько лет место болезненной, иссушающей, безнадежной страсти постепенно заняла пустота. Можно было наполнить эту пустоту чем-то живым, земным, как поступил бы любой нормальный человек на его месте. Но Снейп «нормальным» себя никогда не считал, с этой «ненормальностью» он даже не пытался бороться, отчасти бравируя ею перед самим собой – это в какой-то степени возвышало его над толпой, смешиваться с которой он не любил никогда. И только в глубине сознания он прекрасно понимал, что его отказ заполнить образовавшийся вакуум объясняется не столько нежеланием что-то менять в сложившемся порядке вещей, сколько страхом перед новой болью. А то, что боль последует, он знал наверняка, в его жизни по-другому и быть не может. Он действительно любил читать Ремарка, Беркович верно подметила, и ему очень хорошо запомнилась фраза, брошенная одним из героев его повестей: «Ты только не подпускай к себе никого близко… Подпустишь – и захочется удержать, а удержать-то никого и нельзя».

Да еще этот Дамблдор, попробуй его пойми. То все эти годы он ему прозрачно намекал на то, что долг – долгом, а о себе не грех и подумать, чем раздражал его немыслимо, то теперь вот не менее прозрачно намекает, что необходимо не отвлекаться ни на что и сосредоточиться на Поттере. Хотя, может быть он и прав – сейчас не самое подходящее время для налаживания личной жизни, как бы этого ни хотелось. А вот как назло ему впервые в жизни захотелось чувствовать, что нужен хоть кому-то, кроме Дамблдора, чтобы этот «кто-то» ждал его не для того, чтобы выслушать очередной отчет и под чаепитие навешать новое сложновыполнимое задание, а просто так. Просто потому, что дорожит им как человеком, а не как орудием долга и возмездия. И от осознания этого желания заполнить привычную пустоту ему становилось страшно.

Он не мог сказать точно, когда понял, что ему становится не по себе, если он не видит Беркович хотя бы в течение нескольких секунд за день. Просто в один прекрасный день поймал себя на том, что, гуляя по окрестностям Хогвартса, невольно ищет глазами ее хрупкую фигурку, ее вечно разлетающийся «хвост» из собранных на затылке волос и знакомый жест, когда она подносит к глазам свой любимый магловский военный бинокль, обозревая окрестности с виадука. А найдя, успокаивается и невольно любуется.

Если ему удавалось увидеть ее хотя бы мельком, весь оставшийся день он ходил до странности спокойным и почти довольным, даже Поттер не был в силах вывести его из этого состояния. В те дни, когда она не попадалась ему на глаза, он не находил себе места, без особой цели слоняясь по коридорам, чтобы хоть как-то отвлечься от грызущего изнутри беспокойства, и срывая раздражение на подворачивающихся студентах. Поначалу он думал, что это все из-за того, что опасность, угрожающая ей, никуда не делась, а он чувствовал себя странно ответственным за ее судьбу. Но здесь, в Хогвартсе, под покровительством Дамблдора, на глазах у других авроров, постоянно страхующих друг друга, он мог бы и не изводить себя мыслями о том, что ее некому защитить.