Змея Давида (СИ)

Квартира, которую она купила, была маленькой, однокомнатной, с крошечной кухней, но с просторной лоджией с видом на проспект. С соседями Диана практически не общалась – большинство из них не говорили ни по-английски, ни по-русски, а сама она за два месяца на иврите успела выучить только слова приветствия, да несколько вежливых выражений. Польза от энтузиазма Лизы все же была – она познакомила Диану со своим земляком, врачом Давидом Лемберским, работавшим в одном из частных медицинских центров Ришона. И теперь Диана наносила визиты к «доктору Лемберскому» каждую неделю, так как веселый, остроумный, сыплющий прибаутками и цитатами из советских фильмов гинеколог как никто мог поднять ей настроение, а также потому, что он же застращал Диану тем, что у нее повышенный тонус матки, узкий таз и крупный плод, и поэтому ей нужно наблюдаться и «не скакать, как коза валдайская» про бульварам. Сначала Диана сходила с ума от обилия внезапно образовавшегося у нее свободного времени и невозможности колдовать. Точнее, колдовать без свидетелей ей никто вроде бы не запрещал, но несколько бытовых заклинаний, которые она использовала дома, не могли утолить «магический голод». Со скуки она записалась в местную библиотеку, компенсируя годы, потраченные на изучение волшебной литературы в ущерб магловской, и читала все подряд – от исторических монографий и научно-популярных книг до женских романов. Вечерами, когда начинавшие ее одолевать мрачные мысли грозили выплеснуться в очередную слезную истерику, она смотрела голливудские комедии по видеомагнитофону, выбирая самые бессмысленные и пошлые, типа «Американского пирога» или «Тупой и еще тупее» – плоский юмор, атмосфера идиотического веселья и глупое ржание за кадром неплохо отвлекали от навязчивых мыслей о тех, кого она оставила на острове и невозможности хоть как-то повлиять на ситуацию.

Часто она вынимала свой «связной блокнот» и в сотый раз перечитывала последнее сообщение Северуса: «Не верь никому… Береги себя…» С того дня, как она покинула Англию, блокнот не завибрировал ни разу. Каждый вечер она вытаскивала блокнот на свет божий, в надежде, что он вдруг оживет и «прорежется» хоть кто-нибудь из Ордена, но все было напрасно. Неизвестность угнетала, а тоска по Снейпу порой хватала за горло так, что ей хотелось буквально лезть на стены или еще «лучше» – взять билет на самолет и вернуться в Англию, невзирая на опасность. С представителями магического сообщества Израиля у нее не было никаких связей, почтовые совы сюда не летали, поэтому ни одного номера «Ежедневного пророка» после своего отъезда она не видела и понятия не имела, что сейчас происходит на родине. Местные маги, если даже и знали о ее присутствии, никак себя не проявляли, наблюдая со стороны. Диана взяла привычку по вечерам гулять по бульвару Ротшильда, объедаясь бананами и мысленно разговаривая со своим ребенком. Какого он пола, определить все никак не удавалось – каждый раз во время очередного УЗИ он умудрялся расположиться так, чтобы спрятать первичные половые признаки, словно насмехаясь над ее любопытством.

Профессор Лемберский вид имел весьма благообразный – среднего роста, седоватый, в очках в тонкой серебристой оправе, с всегда чуть склонённой на бок головой и немного смущенной улыбкой типичного еврея-интеллигента. Правда, в минуты раздражения профессор гонял медсестер и санитаров «в хвост и в гриву» не стесняясь в выражениях, и голос его гремел на три этажа, распугивая особо впечатлительных пациентов (хорошо еще, что многие не понимали и половины из тех слов, что любил использовать профессор). Лемберский говорил про себя, что он – представитель «колбасной эмиграции», то есть из тех, кто покинул Союз в конце восьмидесятых, когда страна демонстрировала все признаки надвигающегося распада, а с прилавков магазинов исчезло все более-менее нужное, в том числе и пресловутая колбаса. Сам он часто рассказывал Диане о последних годах жизни в Союзе, о пустых прилавках, километровых очередях за водкой, мылом, маслом. Слушая его преисполненные юмора воспоминания и байки, Диана не то чтобы не верила – верила, но ее не покидало ощущение, что все это – не рассказ о реально существовавших вещах, а плохо написанная нелепая и гротескная антиутопия.