Змея, крокодил и собака

Если бы я не оттолкнула его, он вцепился бы Эмерсону прямо в горло. А так набросился на первое, что увидел – мою ногу. Кровавая пена брызгала с челюстей розовыми клочьями, когда он запустил зубы в мой ботинок, тряся и грызя его. Зонтик всё ещё оставался у меня в руке, и я с размаху опустила его на голову пса. Удар ошеломил бы любую собаку, не находившуюся в таком исступлении. Но пёс набросился на меня ещё яростнее.

Эмерсон вырвал у меня зонтик. Подняв его над головой, он изо всех сил нанёс удар. Я услышала треск костей и последний, предсмертный вой, который навсегда врезался в мою память. Зверь опрокинулся на спину, трясясь и суча лапами. Эмерсон ударил снова. На этот раз звук был не настолько отчётлив, но не менее отвратителен.

Эмерсон подхватил меня под мышки и оттащил от трупа собаки. Его лицо было таким же белым, как повязка на щеке – вернее, гораздо белее, потому что повязка сильно загрязнилась, а он отказался от моего предложения сменить её сегодняшним утром. Абдулла стоял рядом с ножом в руке – застывший, подобно статуе, и тоже смертельно бледный.

Стоя на коленях рядом со мной, Эмерсон разогнулся и взял нож Абдуллы.

– Разведи огонь, – приказал он. Абдулла пристально посмотрел на него, а затем кивнул.

Топливо находилось под рукой – часть запасов Кевина. Я смутно осознавала быстрые движения Абдуллы, ибо практически всё моё внимание, честно говоря, сосредоточилось на ботинке, который яростно кромсал Эмерсон. Шнурки были спутанными и липкими от слюны, а часть ботинка вокруг лодыжки – разорванной в клочья.

– Не трогайте его! – воскликнула я. – Ваши руки вечно поцарапаны и порезаны, открытая рана...

Я не смогла сдержать крик боли, прервавший фразу, поскольку Эмерсон, мёртвой хваткой вцепившись в ботинок, сорвал его. И тут возле дома показался Сайрус – как раз вовремя, чтобы услышать моё восклицание. Его лоб потемнел от ярости, и он, кажется, уже намеревался броситься на Эмерсона, когда увидел тело собаки. Багровая окраска лица тут же сменилась бледностью – присущий Сайрусу быстрый разум позволил мгновенно осознать сущность происходившего.

– Господь Небесный! – воскликнул он. – Неужели…

– Это то, что я и пытаюсь выяснить, вы, чёртов дурак, – отрезал Эмерсон, осматривая мой грязный чулок с напряжённой сосредоточенностью учёного, приникшего к микроскопу. – Задержите их, – добавил он, когда другие поспешили к нам с вопросительными и тревожными восклицаниями. – И не прикасайтесь...

С его губ слетел не вздох и не стон. А приглушённое проклятие. Я тоже увидела – крошечную прореху, длиной чуть меньше дюйма. Но достаточно большую, чтобы стать знаком моей смерти.

Очень осторожно Эмерсон снял чулок и взял в руки мою обнажённую ногу.

Нехорошо испытывать тщеславие в отношении своего телосложения, и небесам известно, что для подобного чувства у меня мало причин[231], но на этих страницах могу по секрету признаться, что всегда считала свои ноги очень красивыми. Маленькие и узкие, с высоким подъёмом, они были удостоены восхищённого описания не меньшим авторитетом, чем сам Эмерсон. И теперь он продолжал пристально смотреть – не на ногу, но на крошечную царапину на моей лодыжке. Еле заметную. Выступило всего несколько капель крови.

Все молчали. Затем Абдулла нарушил тишину:

– Огонь хорошо разгорелся, Отец Проклятий. – Он вытянул руку. Мне показалось, что она слегка дрожала.

Эмерсон протянул ему нож.

Если бы Рамзес находился рядом, он бы уже разразился потоком слов. Кевин был почти столь же невероятно болтлив, как и мой сын, поэтому я не удивилась, когда он первым нарушил молчание. Его веснушки резко выделялись на фоне бледного лица.

– Всего лишь незначительная царапина. Возможно, собака не была бешеной. Возможно...

– Если кто-нибудь не заткнёт рот этому бормочущему ирландскому идиоту, я сам врежу ему изо всех сил! – рявкнул Эмерсон.

– Мы не можем позволить себе рисковать, Кевин, – пробормотала я. – Сейчас я сяду...

– Вы не будете сидеть, – перебил Эмерсон с прежней отстранённостью. – Вандергельт, сделайте хоть что-нибудь полезное. Подложите свой рюкзак ей под голову и посмотрите, не найдётся ли бутылка бренди.

– У меня всегда есть фляжка с бренди, – сказала я, неловко хватаясь за пояс. – Конечно, в лечебных целях. Вода – в другой фляжке.

Эмерсон выхватил у меня бренди и сорвал крышку. Я осушила флягу огромными глотками не хуже закоренелого пьяницы, ибо не собиралась без нужды становиться мученицей. Жаль, конечно, что я не могла напиться ещё какой-нибудь гадости, чтобы опьянеть до потери сознания, но я знала: если слишком быстро выпить много спиртного, просто заболеешь.

Хотя лучше быть больной, пьяной, страдающей от боли, чем мёртвой. Бешенство неизбежно смертельно, и трудно представить себе более неприятный способ умереть.