Змейка и крылья ночи

– Но идет война. Мы окружены теми, кто хотел бы видеть нас мертвыми. Не забывай про свои зубки, маленькая змейка. Они тебе понадобятся.

Храм Ниаксии был, наверное, самым величественным зданием в Сивринаже, городе величественных зданий, уступая разве что замку ночерожденных и Лунному дворцу. Конечно, у Ниаксии по всем трем Домам было множество храмов – в Доме Ночи они были в каждом крупном городе и даже мелком поселении. Но каждый Дом у себя в столице обзавелся грандиозным сооружением в честь своей создательницы, Темной матери. В Доме Тени, я слышала, установили черный стальной шпиль, уходящий прямо в ночное небо, вдвое выше их самых роскошных замков.

Я редко… ладно, никогда не ходила в храм ночерожденных, расположенный в самом центре Сивринажа. Это было первое на этой земле здание. Когда был построен Сивринаж, ночерожденные – молодые вампиры, сотворенные Ниаксией меньше чем за год до этого, – заново отстраивали королевство, после того как его уничтожили до основания человеческие народы с востока. У ночерожденных не было ничего, кроме обломков мертвого государства, только что обретенного бессмертия и младенческой еще магии, которую они не понимали.

И при этом первое, что они построили, была какая-то церковь. Не приют. Не больницы. А церковь. Вот такие представления о важном.

Мне все там было отвратительно.

Эхо в тех стенах разносилось и приглушалось одновременно. Высоко над головой ночное небо испещрили серебристые металлические украшения и магические витражи, по ним медленно плыли платиновые звезды. Свет был холодный и тусклый – весь от Ночного огня, надежно спрятанного в сотни и сотни хрустальных сводчатых фонариков, которые лениво разбрасывали его по полу запутанными узорами.

Было тихо. На главных уровнях разговаривать запрещалось. Служители Ниаксии собирались вдоль полукруглых стен, лицом в разрисованную фресками штукатурку, неподвижные и безмолвные, как статуи, – медитировали на бесконечное благоговение перед богиней.

Порой мне думалось, что у Ниаксии неслабое чувство юмора. Неужели она так и сформулировала? «Идите постройте храм и покажите мне через него, насколько вы меня любите! Пусть он будет до тошноты прекрасен. А потом идите в него и по пятнадцать часов подряд стойте и пяльтесь в стену».

Конечно, у Ниаксии было полно и других фанатичных поклонников, и многие из них намного интереснее – и опаснее, – чем темные аколиты. Я надеялась дожить до смерти, ни разу с худшими из них не повстречавшись.

Эти бедолаги были хоть и безумно скучные, но с превосходной дисциплиной. Они даже головы не повернули, когда я проходила мимо, хотя у меня кровоточили раны. А еще, как бы я того ни отрицала, я волновалась – значит, должна была пахнуть так, что у них текли слюнки.

Я поднималась лестница за лестницей, петляя по уровням церкви, пока не дошла до самого верха. Передо мной возвышались двустворчатые двери, вырезанные из древнего дерева.

Взглянув на руки, я увидела, что они дрожат.

Ну уж нет. Если я иду туда, то ни на мгновение – ни на одну секунду – не покажу, что я боюсь.

«Страх – всего лишь набор физических реакций».

Стряхнув с себя дрожь, я замедлила дыхание, чтобы заставить сердце сделать то же самое. Дотронулась до рукоятей мечей – только что наполненных ядом от Винсента, – просто чтобы напомнить себе, как легко до них дотянуться.

Я постучала в дверь и, когда изнутри ответили, открыла ее.

Прошел почти год – с последнего праздника Равноденствия, – как я видела министера так близко. И меня опять всю передернуло. Когда я была младше и в первый раз услышала, как министер говорит, я подумала: неужели ему действительно две тысячи лет? Один взгляд на него вблизи положил конец всем сомнениям.

Нет, морщин на лице у него не было, не считая пары жестких линий в уголках губ. Но весь он был какой-то измотанный – все слишком заостренное и гладкое одновременно. Его кожа была тонкая, как папирус. Туго натянутые вены просвечивали под выступающими скулами, под плотно сжатыми губами, под веками мертвенно-белых глаз. Говорят, с возрастом кровь у вампиров темнее. У министера она, наверное, была совершенно черной.

Когда я вошла, он встал.

– Орайя. Дочь ночерожденных. Добро пожаловать.

У него натянулись мышцы вокруг рта, но движение вышло дерганым, кривым. Неудивительно для того, кто две тысячи лет не видел людей.

Однако имя мое он вспомнил немедленно.

Я поежилась.

– Что ты хочешь преподнести Ниаксии в эту ночь? – спросил он.

Я тщательно сохраняла невозмутимое выражение лица.

– Вы… – Мне пришлось исправиться. – Ниаксия отвергла просьбу о выходе из Кеджари. От одного из моих союзников.

Лицо министера не изменилось.

– У Ниаксии есть на это свои причины.

– Я пришла к вам, министер, узнать, можно ли что-либо сделать, чтобы она передумала.

Министер уставился на меня. Его глаза – сплошная молочная белизна – не позволяли мне проследить за движением его взгляда, но я знала, что он осматривает меня сверху вниз. Да чтоб его богиня прокляла! Как же я ненавидела его… Все в нем вызывало у меня отвращение.