Змеиные боги

В глазах ведьмы полыхал ликующий огонь, она с вызовом подняла подбородок, встречая его ярость насмешкой. И это рвало остатки благоразумия. Бросок вперед, тонкая шея под рукой и удар в дровянку. Такой сильный, что верхние поленья выскочили с положенной груды, та обещала опрокинуться и похоронить под собой их обоих. Плевать.

Чернава ошарашенно моргнула, расцарапывая сжимающую шею руку.

– Убирай. Сейчас же сними всю ту мерзость, что ты на меня навела. Убирай, говорю! – Приподнял за глотку и встряхнул. Клацнули друг о друга ведьмины зубы, голова запрокинулась. И где-то на грани сознания замаячил страх. Страх, что он сейчас просто свернет ей шею.

Голос Чернавы напомнил гадючье шипение, слова перемежались с кашлем:

– Не знать тебе покоя, Бестужев. Коли уважать силу не можешь, не сгибаешься, когда положено – она тебя перемелет. Ни одна девка мира не сумеет унять этот огонь. Пока жива твоя Смоль, маяться тебе на белом свете.

Капкан захлопнулся. Он обречен, а значит, и ведьме жить незачем. Под рукой билась яремная вена – тонкий пульс касался ладони. И неожиданно что-то изменилось – Чернава взяла себя в руки. Удар собственного сердца, за ним другой, и зажало. Скрутило так, что пальцы разжались сами, и Саша плашмя упал на землю, ударился виском о кучу дров, прижимая руки к грудине. Каждый толчок качал не кровь – лаву, плавил вены, пузырился под кожей.

Он зарычал, зарываясь носом в траву, прижимая колени к брюху. Словно побитый жизнью пес. Ведьма упала на колени рядом, зашлась диким кашлем, все терла и терла красные следы на шее. Он надеялся, что она сдохнет раньше. Не срослось.

– Я доберусь до тебя, Чернава. – Бестужев учился дышать заново, но злость позволяла выталкивать слова изнутри. Обещание.

«Убей меня сейчас или исчезни сама, пусть пройдет. Господи, пожалуйста, это просто невозможно вынести».

Она поднялась и закашляла. В голосе больше не было чарующей нежности, он напоминал воронье карканье. Пока клещи на сердце начинали разжиматься, ведьма неспешным шагом похромала к двери.

– А что изменишь, желторотик? Сдохну я, а сила моя дальше пойдет. И понесет вперед твое проклятие. Молись, чтобы Катя твоей оказалась или померла. Коли нет – судьба твоя жалкая и одинокая.

Дверь захлопнулась, скрипнул засов, Саша поднялся на четвереньки. Стылый воздух шевелил взмокшие от пота волосы, бил ими в глаза. А внутри холод. Пожирающее отчаяние разверзло свою пасть и сладко откусывало от него по куску, по сантиметру.

– Нет… – Хриплый шепот, наполненный ужасом.

Дрожащий, перерастающий в глухой обреченный вой. Руки в локтях подогнулись, он снова упал, нищенски скуля в сжатые у висков кулаки. Слезы скользили из углов глаз, обрывались крупными каплями у виска, с носа, падали в траву.

На анализ ситуации не было никаких сил. Голые факты огромными камнями лупили по голове, ломали в крошево кости черепа. Его тяга к Смоль ненормальная. Нормальные настолько не чувствуют. И самое страшное, что это никак не исправить.

Глава 9

Этот день был последним из светлых. Если бы Бестужева спросили, в какой день он захотел бы умереть – Саша выбрал бы этот. Счастливый, яркий, пропитанный беззаботным хохотом Смоль и возмущенными воплями Елизарова.

Если бы Бестужев мог стереть все, что последует дальше, из памяти – он бы, не задумываясь, стер. Перечеркнул толстой темной линией и никогда к этому не возвращался. Потому что после этого дня жизнь разломилась на две части. Во второй Саша находиться не желал, как и что-то помнить. Потому что это не просто ломало – выкручивало и сводило с ума.

Почти на неделю они забыли о походе к моровым избам – шесть светлых солнечных дней.

Елизарову после болот стало значительно хуже, и Смоль решительно взялась за его лечение. Повесила на подвал широченный ржавый замок, одолженный у кого-то из деревенских. Спрятала ключи. Славик бунтовал, требовал народного лечения с перцем и самогоном, а затем заходился в тяжелом кашле и сдавался. На второй день трезвой и мрачной жизни он принялся принимать антибиотик, не забывая втихую рыскать по Катиным вещам в поиске проклятого ключа. Не терял надежду вернуться к загульно-алкогольному образу жизни. А Смоль, словно примерная курица-наседка, кипятила в печи воду и, не имея жалости, парила тому ноги, таскала порошок горчицы, который местные отдавали едва ли не задаром. Ломала ветки малины и заваривала с медом – аптечка их была слишком скудна, от кашля сироп Елизарову не помог. И он плевался, хрипел и вопил, выдергивая ужасающе алые ноги из таза, проклинал несгибаемую Смоль. Катя лишь жала костлявыми плечами и повторяла круг за кругом. На пятый день их разбудил не хриплый заходящийся кашель, а мышкующий кот. Организм Славика вернулся к нормальной работе.