Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Жаловались на неприятный резкий голос и общую нелотерейную атмосферу. Я думаю, что виной тому был не панк и мат и даже не голос (голос от смерти на волос, как сказал бы Норман Мейлер), а сознательный уход от соответствующей темы. Причин, по которым Егор с нее соскочил, может быть сразу несколько. С одной стороны, на него мог влиять популярный тогда экзистенциализм, особенно в кьеркегоровском (кьерк-ЕГОРовском, хм) варианте, преисполненном страха перед женщиной. С другой стороны, брезгливое глумление над сексом вообще было в той или иной степени свойственно классическому панку и постпанку (стоит вспомнить песню «Bodies» Sex Pistols как яростный призыв вырваться из животного круговорота тел в природе или фетишистскую символику Throbbing Gristle). Пожалуй, высшей планки в этом отношении достигла полуизвестная британская панк-команда 1976 года созыва, которая назвала себя Raped, а свою пластинку – Pretty Paedophiles. Панк использовал секс как оружие и абстракцию одновременно, на что, в частности, указывал Джон Сэвидж в книге «England’s Dreaming». Он пишет о сугубо асексуальном эффекте, что вызывали все эти порнографические постеры с голыми ковбоями и томно курящими мальчиками, которыми бравировали Sex Pistols в начале своей активности. Летов, кстати, тоже клеил в свое время подобие порнографических коллажей – парой таких опытов, например, было украшено одно из изданий альбома «Хорошо!». Секс как смех – да, то, что надо, и эрекция лейтенанта Киреева тому порукой. Третья причина заключалась в том, что сексуальность уже была в достаточной мере проэксплуатирована перестройкой и, как следствие, перестроечными панками. Те же «Чудо-юдо» надували на сцене презервативы уже в самом начале 1987 года на Фестивале надежд Московской рок-лаборатории. Таким образом, на этой похабной полянке Летову было уже нечего ловить, а вот изобретя некий новый пуританский драйв, он самоопределился в самой полной мере.

Наташа Чумакова вспоминает: «Сидим с ним как-то, на заре знакомства, в квартире еще помимо нас куча народу, ну и постепенно все пьют и отрубаются. И вдруг я смотрю: он тащит за ноги кого-то спящего в другую комнату. Оттащил и деловито ко мне подходит с явными какими-то намерениями. Я говорю: простите, нет. Он ужасно опешил, застеснялся, стал извиняться, было ужасно смешно. Вообще, у него был некий комплекс: он опасался, что к нему все страшно привязываются-влюбляются, и он по этому поводу переживал, дескать, ну разве можно с ними так обходиться – короче, всякая пурга фантазийно-преувеличенного свойства. В какой-то момент он решил, что мне можно рассказывать решительно все, как подружке, и я довольно долго выслушивала его пиздострадания. Но вообще, как только мы уже стали жить вместе, сразу начались разговоры: а может, третьей девушку возьмем, а может, Нюрыча вернем? Но я это пресекла».

В 2000-х, когда мы стали общаться, я застал Летова уже отчетливо семейным человеком. Егор, например, был из тех людей, которые не носят с собой деньги, а все бытовые транзакции перепоручают жене – в общем, довольно распространенная среди творческих персон черта. Я его без Наташи вообще видел, кажется, один раз в жизни – в Питере весной 2007 года, последней его весной. Не помню, чтобы мы с ним когда-либо обсуждали какие-нибудь любовные истории. По моим ощущениям, донжуанским спискам он явно предпочитал донкихотские. Со слов немногочисленных группиз, вхожих в круги ГО в более шаловливые 1990-е, даже когда все спали вповалку, все было целомудренно и рок-н-ролл располагал больше к братству, чем к оргии. У Летова случались какие-то приключения с фанатками, но скорее именно что приключенческого, нежели эротического свойства – например, одна из девушек сознательно устроилась на службу в психиатрическую лечебницу, где Егора держали в 1980-х, и выкрала его личное дело.

Все-таки сам стиль ГО – это одна сплошная поэма «Не про это». Единственная песня из репертуара группы, которая непосредственно называется «Про любовь», написана и спета Кузьмой. У Летова же есть одна достаточно воздыхательная и даже местами нежная песня «У войны не женское лицо», где собственно война и наделяется умеренно сексуальными девическими чертами. Заканчивается песня звуками похоронной процессии – вот и вся любовь, как пел ненавидимый Егором Лагутенко. Думаю, он сознательно пожертвовал в песнях лирической фазой с тем, чтобы сразу перейти к более глобальным вещам: если уж петь про любовь, то сразу про вселенскую и большую. Подобные ограничения лишний раз подчеркивали его технику: он зажимал и урезонивал себя в приемах бытописания, за счет чего мощно раскрывался на уровне откровений и мистерий. Сама истошность его пения не оставляла простора для лирических излияний: из-за сильно концентрированной эмоции оно в определенный момент казалось почти бездушным. Он как бы своим криком вытеснял обычные человеческие чувства. Летов и сам проговаривался, что, если б не встреча с Янкой, он, чего доброго, стал бы маньяком.