Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

В этих кассетах хватало отъявленной правды, но она была так лихо и затейливо закручена, что уже казалась легендой – как будто он пел из глубины веков. Преследуемый Летовым психоделический спецэффект был достигнут не только благодаря переливам органа, многократным вокальным и гитарным наложениям и прочей гомозне со звуком. Отдельной музыкальной педалью в данной ситуации следует признать обыкновенный календарный delay. Альбомы писались в 1995 году, вышли два года спустя, а сам материал был сочинен в 1994-м и даже раньше. Такое случалось и раньше: песни 1986 года выходили, например, в 1989-м, – но тогда и времена были поровнее и помедленнее. Теперь, например, историческая песня «Родина» в свежей студийной версии уже воспринималась больше как лубочный реквием, нежели адресная повестка (какой и задумывалась в год написания). Исполненные зыбкой архаики альбомы звучали вне времени и не от мира сего, что было им и в плюс, и в пику. Психоделия достигла ранга утопии. Летов рисовался столь же непререкаемым, сколь и рудиментарным светочем – старая самоаттестация «Я иллюзорен со всех сторон» была в ту пору очень к месту. Вдобавок он с непривычки нарулил на новом цифровом восьмиканальнике такой давящепризрачный звук, который будто специально был призван для отгораживания от внешнего мира (кроме всего прочего, эти записи были тише, чем все предыдущие пластинки и кассеты ГО). Внешний мир действительно мало им интересовался, и про новые альбомы внятно написал только самый субверсивный автор развивающегося русского интернета, математик и издатель некоторых архивных пластинок «Гражданской обороны» Михаил Вербицкий в тексте «Страна тотальной революции».

Задним числом кажется, что эти альбомы можно было бы объединить в один, создав тем самым полотно уровня «Ста лет одиночества». Вообще, после «Ста лет» Летов стал мыслить строго эпическими высказываниями: грядущий «Звездопад» замышлялся как двойник, а «Долгая счастливая жизнь» с «Реанимацией» – тоже, по сути, один альбом.

«Солнцеворот» и «НЛБ» представлялись настоящим художественным жестом, в отличие от «Русского прорыва», который как раз был полностью адекватен времени и себе и не слишком заслуживал статуса перформанса, который ему впоследствии навязывали. В них чудилось что-то филоновско-платоновское, мощный импульс неизведанной религии с благовестом в виде песни про безнадежный апрель. В то же время это были наиболее человечные, земные и беспробудные альбомы ГО. Утопия утопией, но в плане чисто прикладного угара им мало равных по расхристанности. Обе кассеты с ходу сажали на стакан и требовали, как выразился бы Чехов, большой водки и всего остального, о чем Чехов уже ничего не говорил. Особенно удачно в этом смысле работал альбом «Солнцеворот» – за время его звучания легко уходила ноль пять на двоих, а если позволяли средства, то вдогон ей еще и энное количество ярко-синих банок только завезенного тогда австралийского пива Fosters. Это были первые альбомы Летова с ярко выраженным градусом искусственно вызванной бессознанки. В ранних работах ГО, несмотря на их словесный и звуковой разброд, было явственно слышно, что их сочиняет и поет человек трезвый и малоискушенный во всяких вспомогательных средствах. «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия» уже являли собой абсолютный коммуноделирий. Их автор и сам хвастался, что на этих альбомах нет ни одной трезвой ноты, а музыкантов он причудливо мурыжил, почти как Чарли Чаплин свою команду: все готовы, приходят на площадку, а он вдруг говорит – стоп, сегодня ничего не снимаем. В общем, как пела любимая Летовым группа Silver Apples в 1969 году: «I’ve done some things that can’t be done».

Подобная установка на ирреально-галлюцинаторную победу была в достаточной степени оправдана жизнью. К моменту выхода «Солнцеворота» и «НЛБ» все уже так или иначе догадались, что никакого коммунизма в государстве не предвидится и революция, очевидно, отменилась – несмотря на мартовскую всероссийскую акцию протеста, проведенную КПРФ, и шахтерские бунты из-за невыплаты зарплат.

Отголоски заклинаний в духе «Россия-рана-жесткий-шов-пускай-наложит-Макашов» отчалили в область анекдотического фольклора. Ситуация напоминает Цусиму, как вздыхал тогда сам Егор.