Знай мое имя. Правдивая история

Оказывается, все это время чьи-то глаза следили за мной, чьи-то души болели за меня. Эти люди наблюдали за мной из своих спален, машин, лестничных пролетов, квартир. Каждый из них, как и я, окуклился в собственной боли, собственном страхе, собственной анонимности. Вокруг меня были такие же выжившие, и я почувствовала себя частью чего-то большого. Они никогда не смотрели на меня как на второстепенного персонажа, как на безмолвное тело. Я была для них лидером, сражающимся на передовой, лидером, которого поддерживала целая армия пехотинцев. Все эти люди ждали справедливости. Мою победу мы будем отмечать тихо, каждый у себя дома, в своем городе, в своем штате — в тех местах, где я даже никогда не была.

Долгое время я представляла себя идущей по высохшей безлюдной равнине. Две открытки стали для меня глотком воды. Тем глотком, который открыл, что под сухой, растрескавшейся землей скрываются чистые источники, бурные реки, огромные океаны. Тем глотком, благодаря которому я осознала, что это только начало. Я не одинока. Они нашли меня.

Глава 9

Я так торопилась на прием к своему психотерапевту, что почти бежала по людным тротуарам, мимо iHop[54], через вращающиеся двери, — хотелось как можно скорее рассказать о своей полной победе. Кажется, я заслужила награду за свое душевное состояние. Каких-то семь месяцев назад — на диване в кабинете психотерапевта — меня буквально парализовало от одной мысли о возможности суда. Теперь ей больше не придется готовить меня к очередному судебному заседанию, теперь мы сможем стать просто знакомыми, которые всегда найдут о чем поболтать друг с другом. Как друзья по чату, как одноклассники в последний день перед летними каникулами.

— Вы слышали новости? — я опустилась на диван и сцепила ладони. — По всем трем пунктам!

Она поздравила меня.

Я вдруг замолчала, почувствовав, что меняюсь в лице. За прошедшее время столько всего произошло. Но что-то внутри меня раскрепостилось, и я начала сыпать фразами: «А потом… А потом… А потом…» — кажется, я израсходовала весь воздух в комнате. Так незаметно прошел час. Однако напряжение по-прежнему висело в воздухе, который, казалось, был замусорен тем, что я успела здесь наговорить. Вся моя радость куда-то испарилась, я снова чувствовала одну злость. Психотерапевт почти ничего не говорила.

Засунув руки в карманы, я возвращалась домой, крайне собой недовольная. Как я надеялась, судебный вердикт вытеснил тот бардак, что воцарился в моей жизни. Могла ли я желать большего? Но я была зла на себя даже за то, что разозлилась. Впрочем, ничего удивительного. Ведь я уже видела статью в The Washington Post.

По мнению оппонентов, присяжные слишком сурово отнеслись к Тёрнеру, рассмотрев неоднозначную ситуацию, спровоцированную алкоголем, очень уж однобоко…

…Приговор будет вынесен второго июня, но даже с возможной подачей прошения о досрочном освобождении будущее Тёрнера остается неопределенным. Однако со своей блистательной, хоть и короткой, карьерой пловца, похоже, он распрощается навсегда.

Все по-прежнему. Важными считались только его потери.

Итак, оглашение приговора должно было состояться второго июня. Мое присутствие на нем было необязательным, но желательным. За три совершенных преступления Брок мог в сумме получить по максимуму лет четырнадцать тюрьмы. Представитель окружного прокурора настаивала на шести годах.

Мне позвонила Алале. Она попросила написать заявление о воздействии на жертву[55] и на двух-трех страницах рассказать, как все пережитое отразилось на моей жизни. Если я решусь огласить его вслух сама, то мне оплатят билет в Пало-Альто. Если откажусь, мой адвокат сможет прочитать за меня. Представить это заявление нужно было к концу мая, чтобы судья имел возможность внимательно изучить его. Тиффани и Лукас тоже имели право на такие заявления. Все зависело только от нашего желания, и у нас было время на раздумья. Я сказала, что напишу, повесила трубку и сразу постаралась избавиться от мысли о заявлении — у меня впереди было восемь недель, и семь из них я планировала прожить как нормальный человек.

За пять дней до возвращения я написала новый текст для выступления в комедийном клубе, прошла прослушивание и попала в весеннее шоу. Только там я могла вести себя свободно и даже эпатажно, и никто мое поведение не подвергал сомнению. На одной из наших посиделок президент Винс придумывал, как представлять каждого из нас. Обо мне он решил сказать так: