Знай мое имя. Правдивая история

Удивительно, почему никто заранее мне не объяснил этого. Больше всего мне хотелось, чтобы Брок признался в содеянном.

— Вы с ним уже говорили? — спросила я инспектора.

— Нет. Но на следующей неделе я с ним встречусь.

Пришлось объяснить, насколько трудно отвечать на ее вопросы, пока я не знаю, что скажет ей Брок.

— Я поняла, что конкретно вы от него ожидаете, — заверила она меня.

Разговор получился коротким. Я объяснила инспектору, что сейчас работаю над заявлением и мне удобнее было бы прислать ей законченный текст по почте, когда он будет готов. Но инспектор ответила, что успела записать кое-какие мои ответы и ее вполне устраивает мое устное сообщение, таким образом читать заявление ей необязательно.

— Ты молодец, — бросила она.

На этом мы закончили разговор.

Меня не покидало ощущение тревоги. Лучше бы при нашем разговоре присутствовал кто-то третий. Обозвав себя параноиком, я решила, что инспектор сумеет обо всем позаботиться.

Через несколько дней мне позвонила помощник окружного прокурора.

— Можешь мне сказать, о чем таком ты с ней говорила? — голос ее не предвещал ничего хорошего.

Весь прошедший год я нервничала из-за того, что могла все испортить, поскольку мало в чем разбиралась. Мне ничего не стоило при даче показаний перепутать время событий, прийти в суд в чем-то неподходящем, ляпнуть что-то неподобающее. Помощник окружного прокурора объяснила, что женщина, звонившая мне из уголовно-исполнительной инспекции, оказывается, высказала предположение, что Броку не место в тюрьме, и рекомендовала вынести ему мягкий приговор, сославшись при этом на наш разговор: мол, я главным образом обеспокоена вопросом его реабилитации, а заключение как таковое меня не волнует. Какая ирония! Мне наконец-то разрешили обрести свой голос, но воспользовалась я им совсем не так, как хотела. «Есть законы. Разве возможно, чтобы из-за меня одной так круто все поменялось в один момент?» — недоумевала я.

Я сказала, что снова позвоню в уголовно-исполнительную инспекцию и все исправлю, но, по словам помощника окружного прокурора, было слишком поздно — отчет уже подан. Она отправила мне на почту заявление Брока и текст инспектора, чтобы в своем заявлении я смогла на них отреагировать. В полном отчаянии я открыла ее отчет.

Инспектор отвела моему мнению всего один абзац. Да, она использовала мои слова, но, перекроив их смысл, выстраивала из них собственные предложения типа такого:

Жертве просто хочется, чтобы ему стало лучше.

В ее отчете я выглядела каким-то образцом смирения и всепрощения, а всю мою боль она аккуратно закатала в асфальт.

Жертва не испытывает от этого никакой радости.

«Не испытываю никакой радости» — вот к чему были сведены мои страдания. Из всего этого инспектор умудрилась сделать свой вывод:

Броку совершенно не обязательно находиться за решеткой.

Эта женщина, не принимавшая никакого участия в битве, появилась в самом конце и собиралась украсть нашу победу. Карабкаясь долгие месяцы, я выбиралась из глубокой ямы и вот наконец нащупала ее край. Теперь твердая земля под моими пальцами расползлась грязью, и я снова начала соскальзывать вниз.

Инспектор отметила, какое сильное впечатление на нее произвело мое благородство:

Я была поражена способностью жертвы настолько беспристрастно усвоить тяжесть ситуации и последствия поведения обвиняемого.

Какое слово найдено — усвоить. Она явно что-то перепутала, приняв мою выдержку за отменное пищеварение. Возможно, инспектор ожидала столкнуться с истеричной жертвой насилия, язвительной или слезливой. Конечно, она ведь не могла увидеть, как окаменело мое лицо, не могла знать, что после ее звонка Лукас нашел меня на диване, лежавшую без сил, совершенно онемевшую от нахлынувших воспоминаний.

Высказывая свое мнение, я, совершенно по-женски, старалась быть предельно сдержанной и не демонстрировать собственных интересов. Я подавила в себе взбешенную жертву. Но раз мое самообладание привело к такому результату, меня теперь не отпускало сомнение, не была ли я чересчур любезной, не перегнула ли палку, сдерживая себя. Инспектор, не сомневаясь, пришла к выводу, что совершенное Броком не имело для меня больших последствий, а мои слова об обязательном посещении им занятий психотерапией были восприняты как проявление сострадания, заботы и благородного отпущения грехов. Однако я имела в виду совсем другое. Я говорила, что необходимо обратить внимание на его душевное состояние, потому что, как подсказывает мой опыт, удрученный, одинокий и отверженный мужчина становится для нас, женщин, смертельной угрозой.