Знай мое имя. Правдивая история

Родители Лукаса до сих пор ничего не знали. На второе июня они запланировали большую семейную поездку на озеро Тахо. Это был день оглашения приговора. Лукас отказался, сообщив, что ему нужно задержаться в Пало-Альто, чтобы помочь другу, и пообещал присоединиться к ним на день позже. Его родители всегда тепло ко мне относились, и я не посвящала их в свои проблемы не потому, что не доверяла им. Просто изнасилование не было тем событием в жизни, о котором хотелось бы всем рассказывать. Однако мое дело уже получило некоторую огласку, и это ставило меня в неловкое положение. Чувствовала я себя ужасно — ведь родители Лукаса могли следить за моей историей по новостям, даже не подозревая, насколько их сын вовлечен в нее. Меня разрывало от сомнений: имею ли я право на личную жизнь или их право все знать важнее? Но больше всего мне хотелось, чтобы у них была возможность познакомиться со мной поближе как с Шанель, прежде чем они узнают, кто такая Эмили.

Последние дни в Филадельфии мы провели, пакуя в коробки мои книги, стоявшие на подоконнике, миски и сковородки, которыми я обросла больше чем за год. Я оставила открытку у какао-машины для Энтони в надежде, что он обнаружит ее во время утреннего обхода. Мы обнялись на прощание с вахтершами, я подарила им для их дочерей, которых знала по фотографиям и рассказам, маркеры и книжки. Потом мы с Лукасом сидели в пустой квартире и ели холодный консервированный суп. Я спросила, можно ли мне прочитать его заявление. Он колебался, опасаясь, что это принесет мне очередную боль. Я уверила его, что все будет в порядке.

Шанель терпеть не могла говорить о той ночи, когда на нее напали…

Так написал он о том времени, когда я была подавлена и агрессивна, когда постоянно срывалась на грубость, стоило только упомянуть о моем деле. Я вспомнила все оборванные звонки, все свои крики, разбитый телефон. Вспомнила все недосмотренные фильмы — когда появлялся хоть намек на насилие, я начинала орать: «Выруби это, выруби немедленно, где же чертов пульт». Потом вставала и уходила, хлопнув дверью. Лукас написал, как боялась я спать одна, как все время ощущала возможность физической опасности, как оставляла включенным свет. Он упомянул, как я уходила из дома и бесцельно шаталась по городу, потому что мне требовалось побыть одной. Как процесс становился все более открытым, публичным, как долго тянулся, намного дольше, чем мы предполагали.

Шанель доверительно позволила мне — только благодаря нашей близости — увидеть ту боль, которую испытывала, когда совершали надругательства над ее телом буквально у всех на виду.

…Пожалуйста, пусть вас не сбивают с толку ее выдержка и сила. Не забывайте, какой постоянный внутренний негатив несет в себе женщина, которую сначала чуть ли не публично изнасиловал мужчина, воспользовавшийся ее бессознательным состоянием, и которой потом пришлось пройти не только через судебное разбирательство, длившееся почти год, но и через подробное освещение этого процесса в средствах массовой информации.

Конечно, написанное им причиняло мне страдание. Становилось горько от того, как эти отвратительно уродливые события пропитали наши отношения, как непросто нам было научиться жить с этим.

…Шанель очень часто прячется в нашей ванной, запирается… и сидит там порой часами. Через дверь я слышу, как она плачет.

…Шанель мужественная женщина. Ей нужно воздать должное за ее душевную стойкость.

Я вдруг почувствовала, как запылали щеки. Мне стало стыдно за свое поведение, за неспособность прятать свою боль.

— Прости, — сказал Лукас. — Я думал, в этом и суть. Ты же знаешь, какая ты сильная, да?

Я кивнула, на глазах выступили слезы. Меня очень тронуло его заявление, хотя я и была несколько им подавлена. Лукаса попросили написать, как, по его мнению, я изменилась, и он не отговорился чем-то малосущественным: мол, я не знаю, «меня ведь там не было». Он мог держаться подальше от моей боли — на безопасном расстоянии. Мог совсем устраниться из моей жизни. Но он выбрал другое: стоять у двери в ванную, прислушиваясь ко мне; все время придумывать, как помочь мне — той мне, в кого я превратилась.