Знай мое имя. Правдивая история

Возмущения того рода, которое я представляла себе, практически не было. Некоторые писали о нем отвратительные вещи:

У такого красавчика нет никаких шансов продержаться в тюрьме.

Были комментарии, в которых меня поддерживали:

Пожалуйста, Эмили, не позволь этому сломить себя.

Верни себе свое имя и будь счастлива!!!

Если Брок Тёрнер невиновен, то я сказочная птица феникс.

Это полная лажа.

Такие слова на время возвращали мне веру, но их тепло быстро таяло. Я находила, что в общем люди оставались вполне себе равнодушными, правда, испытывающими легкую брезгливость по отношению к случившемуся и, конечно, свято верящими в то, что их детей такая судьба ну никак не коснется.

В тот вечер я много чего выяснила. Я узнала, что два года подряд он приводил команду Оквуда к победе на чемпионате штата. Узнала, что он был перспективным спортсменом, чемпионом по плаванию, вторым на дистанции двести метров на спине. Узнала, что по поводу стиля «на спине» существовало множество шуток. Узнала, что мне дали прозвище Пальчики Оближешь. Узнала, что не заслужила помощи, потому что у меня не было никакой травмы. Узнала, что он был еще совсем малышом, но никак не преступником. Состоявшимся, образованным, воспитанным юношей, но никак не злым и не опасным. Узнала, что именно он потерял все. Узнала, что я, с которой все это случилось, просто была никем.

Ярость, кипевшая и ревевшая у меня в груди все утро, превратилась в несколько тлеющих в горле угольков. Я выключила компьютер и легла. Я не могла понять, как все, чем я была, в мгновение ока превратилось в потерявшую сознание и изнасилованную женщину. А тот, кто никак не мог считаться примером для подражания, стал вдруг в лучшем случае предостережением. Если бы кто-нибудь мог объяснить мне. Я знала, что буду публично унижена и навсегда заклеймена. Эту часть меня нужно было отсечь. И я возложила весь ужас, все трудности, неясное будущее, облитую грязью личность на Эмили. Во сне я плыла в бассейне, и мои легкие сжимались, когда я выдыхала воду, когда затихали добрые голоса, говорившие мне: птица феникс… лажа…

На следующий день в кофейне лежала стопка газет с ярко-синим прямоугольником на первой полосе. Это была вода в бассейне. Я увидела часть бледной руки Брока, большие рачьи глаза, голову в шапочке. Синими прямоугольниками были завалены все столы вокруг меня. Брок плыл сквозь кафе. Мужчина с мощной шеей, одетый в тенниску, сел на стул и раскрыл газету. Я осмотрелась и задумалась, оставляли ли эти люди комментарии к статьям, следовало ли мне их ненавидеть, бояться или опасаться.

Я попросила сестру не читать комментарии. Объяснила ей, что большинство людей, написавших их, потратили на статью, где факты были нагло искажены, не более двух минут. Это крошечная часть населения, и если опросить всех, то ответы были бы гораздо более обстоятельными и сочувственными. «Так что просто не читай, ладно? Кому вообще какое дело!»

На самом деле я имела в виду, что просмотрела каждый комментарий и ей уже ни к чему было этим заниматься. «Ну конечно, мне нужно все их читать, — думала я, — ведь это послания мне». Комментарии стали личной почтой Эмили. Когда кто-то писал: «Почему она вообще зимой была на улице в платье?» — я отвечала: «Это Калифорния, тупица, мы тут в шортах ходим на Рождество». Я хотела исправить все, выстроить шаг за шагом. Объяснять, объяснять и еще раз объяснять. Но защитная реакция проникала и в обыденную жизнь. Когда родители задавали мне простые вопросы, не относящиеся к моему делу, например: «Ты отправила почту?», «Ты сложила одежду?», «Ты вынесла мусор?», — я сразу напрягалась и становилась по-детски враждебной: «Нет, я занята! Хватит уже обвинять меня, хватит нападать на меня, вы думаете, что я во всем виновата». Да, я все больше начинала верить в собственную вину.

Я знала, что мне не следовало читать комментарии, но я хотела понять. Некоторые поддерживали меня. Некоторые выстраивали любые конструкции, чтобы сделать виновной меня. В голову лезли странные мысли: «Может быть, я умом тронулась? Может быть, я все преувеличиваю?» Я даже не понимала, было ли мне от этого грустно.

В случившемся был один совсем уникальный момент: совершивший преступление полагал, будто жертва испытывала удовольствие. А люди, даже глазом не моргнув, заглатывали это. Не бывает хорошего или плохого удара ножом, не бывает убийства по взаимному согласию. Но в преступлениях такого рода боль так легко не заметить и принять ее за удовольствие. Я попала в больницу, куда люди обычно обращаются, когда больны или ранены. Но мне приходилось натягивать рукава на кровоподтеки, поскольку я опасалась, что не получу такого же внимания, какого заслуживает раненый.