Знай мое имя. Правдивая история

Он отступил на шаг и произнес: «Я не обвиняю вас, лишь повторяю то, что вы заявляли ранее». И вот я уже смотрела себе в глаза, не понимая, как могла спорить с собой же.

Представитель окружного прокурора встала со своего места, чтобы перехватить инициативу.

Представитель окружного прокурора. Шанель, вам только что задали вопрос из первого слушания, касающийся вашего мобильного телефона. Вы помните?

Шанель. Да.

Представитель окружного прокурора. Предложение не было закончено. Вы также сказали: «…но, возможно, я и поставила его на беззвучный режим». Верно?

Шанель. Да.

Она поймала его. Он намеренно не дочитал до конца, обрезав мой ответ. Она начала выводить меня из угла, в который меня загнал защитник. Она спросила, отличались ли все предыдущие провалы в памяти от того, что произошел семнадцатого января. Я ответила, что во всех предыдущих случаях «никогда не оказывалась лежащей на улице в полуголом виде». Мне хотелось расцеловать ее. Она дала мне возможность все прояснить.

Представитель окружного прокурора. Когда возвращались домой, как бы вы описали ваше состояние опьянения?

Адвокат защиты. Протестую. Не относится к делу.

Судья. Принято.

Представитель окружного прокурора. Изменилась ли ваша реакция на алкоголь со времен колледжа… С того времени, когда вы учились в колледже?

Шанель. Да.

Адвокат защиты. Протестую. Не относится к делу.

Судья. Отклонено.

Представитель окружного прокурора. Как она изменилась?

Она давала мне шанс объяснить, что во время нападения алкоголь действовал на меня совершенно иначе, нежели в колледже, но адвокат защиты продолжал отклонять ее вопросы. Я пыталась рассказать одну и ту же историю сквозь разные призмы: отвечая на вопросы представителя окружного прокурора и вопросы адвоката защиты. Именно их вопросы создавали канву, выстраивали рамки, в которые потом вписывались мои ответы.

Вопросы представителя окружного прокурора выжигали меня изнутри, заставляя посмотреть в лицо своим болезненным воспоминаниям, открыть их для присяжных. Вопросы защиты тушили пожар. Защитник не хотел обнажать эмоциональную составляющую. Напротив, он стремился все сгладить, стереть мои переживания, втиснуть меня в стереотипы вечеринок и провалов в памяти, задавал чисто технические вопросы, связывая мне шнурки на ботинках, а потом заставляя бежать.

Я еще кое-что заметила. Частота употребления слова верно. Его вопросы не были открытыми, они уже содержали в себе ответ: «Верно? Верно я говорю? Так?» Человеку со стороны показалось бы, что он лишь уточняет факты. Но как же многое из всего сказанного было не верно. Меня смущало, что я вынуждена постоянно спорить с ним перед присяжными. Конечно, они скорее поверят мужчине в костюме, у которого все разложено по полочкам, чем женщине с провалами в памяти. Кто я была такая, чтобы повторять то и дело: «Подождите, на самом деле…» Ощущение было, будто он тянет меня за руку в сторону, а я упираюсь каблуками в землю, пытаясь сопротивляться.

Когда на его вопрос, сколько раз у меня случались провалы в памяти, я ответила «четыре или пять», то заметила оживление в зале: головы склонились, чтобы зафиксировать этот значимый факт, и пока ручки царапали что-то в блокнотах, воцарилась тишина. Да чтоб вас всех! Я уже знала, что к вечеру прочитаю об этом в новостях. Я думала, может быть, когда представитель окружного прокурора говорила мне быть честной, она не имела в виду настолько честной. Может, нужно было сказать «два или три». Они же не узнают. Но это было бы неправильно, потому что совершенно неважно, сколько у меня было провалов в памяти раньше. На этот раз все иначе. Я была тут не для того, чтобы врать или оправдываться за свое прошлое. И все-таки я ругала себя за то, что из-за своей слабости тяну вниз всю команду.

Последний вопрос адвокат защиты задал с угрюмым лицом совершенно монотонно.

Адвокат защиты. И на ужин вы ели брокколи с рисом?

Я уставилась на него в ожидании эффектной концовки и не заметила легкую радость на его лице.