Знай мое имя. Правдивая история

Мы сидели в припаркованном автомобиле с запотевшими стеклами. Сестра сказала, что поедем, когда дождь немного успокоится. Но я понимала: ей просто нужно было посидеть некоторое время, отстранившись от всего. Я узнала, что ей не хватило времени и нужно будет продолжить завтра утром. Мне хотелось спросить ее, как все прошло, хотелось, чтобы она рассказала мне, но я боялась до чертиков, ведь нас могли обвинить в обмене информацией. Даже в запертой машине, укрытые шумом дождя, мы боялись, что за нами следят, боялись сделать что-то не так и всегда избегали разговоров.

В тот вечер, чтобы отвлечься, мы смотрели фильм с Томом Хэнксом. У Тиффани зазвонил телефон, прервав тишину. Звонила представитель окружного прокурора. Сестра вышла в коридор, а когда вернулась, глаза у нее были на мокром месте. Она опустилась на диван и уставилась в экран.

— Я все испортила, — сказала Тиффани.

— Не может быть, — ответила я.

— Да, — подтвердила она.

Слова утешения были бесполезны, сестра убеждала, что я ничего не понимаю, поскольку не была там. Меня разрывало от злости из-за того, что я понятия не имела, что там происходило. Как я узнала позже, сестра показала, что думала, я буду в порядке, когда ненадолго оставляла меня в тот вечер. Защитник подхватил это, заявив: у Брока, когда он нашел меня, тоже были все основания полагать, что я «в порядке». Если им удастся доказать, что Брок искренне полагал, будто я была в нормальном состоянии и дала свое согласие, то у них были все шансы выйти из этого дела победителями.

— То есть я имела в виду, что с тобой все будет в порядке, — оправдывалась Тиффани.

Я знала, что она «имела в виду»: она просто не предполагала, что ее старшую сестру изнасилуют. Позвонила Алале и сказала: ей нужно будет прояснить все и держаться своей версии, потому что завтра защита пригвоздит ее этим.

Я была готова схватить ключи и выбежать из дома. Мне хотелось подъехать к дому адвоката защиты, вбежать по устланной ковром лестнице, растолкать его, чтобы он проснулся в своей дурацкой пижаме, причем очки его обязательно будут лежать на прикроватном столике. Я сдернула бы с него стеганое одеяло, обнажив белые волосатые ноги. И спросила бы, знает ли он, как достал мою маленькую сестренку. Неужели нельзя было сделать все прилично, оставив это между мной и Броком? Посмотреть все улики на проекторе, на мой уровень алкоголя в крови, на голосовое сообщение. Что еще ему надо? «Хочешь уничтожить мою сестренку? Тогда я уничтожу тебя. С чего это вдруг именно мы стали во всем виноватыми?»

Сидя там, видя ее, разбитую, отчаянно пытавшуюся справиться со всем навалившимся, я наконец осознала. Адвокат защиты понял, что мы таим внутри себя некую неловкость, он знал про несмолкающий голос, нашептывающий нам о нашей неправоте: «А не ты ли ушла, решив, что она в порядке?» Он откопал это уязвимое место, подцепил его на крючок и тянул до тех пор, пока наше чувство вины не стало всепоглощающим. Пока мы не захлебнулись в этой вине, пока не ослепли от боли — ослепли до такой степени, что уже не могли ничего разглядеть.

Это происходило с ней, это происходило со мной, нам обеим скармливали извращенную реальность, наши слова выворачивали наизнанку, пока мы не начинали сомневаться в себе, чувствовать себя опороченными, пока не списывали себя в тираж как людей сломленных и потому никчемных. Запутавшиеся, вечно оправдывающиеся, неуверенные: а есть ли у нас вообще право открывать рот? — мы буквально бились головой о стену. Я разгадала секрет его игры. Это была не битва за справедливость, а проверка на выживаемость. Адвокат защиты ошибся в одном: он открыл охоту не на того человека. Ради своей сестры я могла пойти и на край света. Знаете, если это касалось бы только меня, если нападали бы только на меня, возможно, я отступила бы и, не веря в собственные силы, отползла бы на указанное мне место. Но Тиффани… Защитника интересовало, какой смысл я вкладывала, когда говорила, что чувствовала себя скорее матерью Тиффи, чем сестрой. Мне хотелось ему ответить: «Не знаю. Это вы мне скажите, что происходит, когда кто-то встает между медведицей и ее детенышем? Приходилось ли слышать о растерзанных телах и разодранных подчистую лицах?»