Я взяла так тщательно записанные мной наставления и слова поддержки, закинула их в шкаф и придумала для себя новую мантру: «К чертям жареный рис!». К чертям — что я пила, как я пила, когда и с кем я пила. К чертям — танцевала ли я на столе или на стуле. Вы хотите правду, одну правду и ничего кроме правды? Ответ, который вам нужен, все время сидел на своем стуле, опустив плечи и понурив голову. Вы хотите знать, почему всей моей семье, черт возьми, было больно? Почему я потеряла работу? Почему у меня на банковском счете была всего четырехзначная цифра? Почему моя сестра пропускала лекции? А все потому, что однажды прохладным январским вечером я пошла на вечеринку, и там был парень, которому
Это не делало меня неполноценной. Это не делало меня нерукопожатной. Но это сделало меня обозленной. Я действительно рассвирепела. Благодаря сестре я прозрела. Боль — когда подступает вплотную — все проясняет. Теперь я знала, чего добивался адвокат защиты, и не могла позволить этому случиться. Он думал, что может сломить нас, но с того дня я решила бороться. И выстраивать свою защиту.
Глава 8
Суд продолжался всю неделю, однако в зал меня не допускали. Я жила в своей параллельной вселенной: целыми днями бесцельно слонялась, а по ночам читала местные новости. Во вторник Тиффани закончила давать показания, и я спросила у представителя окружного прокурора, кто следующий. «Специалист по внезапной потере памяти», — ответила она. Я выдержала небольшую паузу, надеясь услышать, что она пошутила. Мне хотелось сказать, что я и есть настоящий эксперт по провалам в памяти. За свою экспертизу доктор Фромм получила от стороны ответчика десять тысяч долларов. Она заявила, что даже при потере памяти я была бы в состоянии желать близости и дать на нее согласие.
В среду показания давал Брок. Я шнуровала кроссовки и представляла, как он будет вытаскивать на обозрение зала специально подогнанную для этого случая версию меня. Достанет, как достают пыльный манекен из коробки. Заставит манекен вертеть бедрами в странном танце, растянет манекену в улыбку губы, скормит публике слова, сочиненные его защитником, и приправит все зрелище поцелуями. Меня вдруг затошнило, я почти задыхалась. Он будет стоять в том тесном зале, держа в руках мое тело. Я вышла на пробежку и по узким тропинкам, мимо холмов, где паслись толстобрюхие лошади, убегала как можно дальше от всего этого.
Новости появились в тот же вечер — статья высветилась на экране ярким прямоугольником. Зажмурив глаза, я размышляла, стоит ли читать то, что он сказал. В итоге решила быстро прокрутить, но зависла на новом слове — очень маленьком
На одной из лекций по мастерству экранизации наш преподаватель мистер Эрнандес разбирал сцену из «Челюстей»[49]
, когда главный герой Мартин перед отплытием прощается со своей женой Эллен. Эллен боится, что он не вернется, но вместо банальногоЛюбовь сквозит в каждом слове. Она — в черных носках, в которые жена положила мужу лишнюю пару очков; в его обещании починить дымоход, когда вернется; в стремлении оградить детей; во внимательности обоих к мельчайшим деталям жизни другого; в стремлении успокоить друг друга перед лицом грядущих событий. Самое главное подразумевается, но ни разу не проговаривается открыто. Это и есть пример подлинного диалога.
А вот показания Брока.
Брок.
Я спросил, хочет ли она, чтобы я удовлетворил ее пальцами.Представитель окружного прокурор
а. И что она ответила вам?Брок.
Представитель окружного прокурор
а. Что именно она сказала?Бро
к. Она так и сказала: «Да».Еще он признался, что пытался поцеловать Тиффани.
Представитель окружного прокурор
а. Она что-то сказала вам на это?Бро
к. Нет, просто ушла.Он утверждал, что снял с меня нижнее белье — стянул трусы прямо поверх моих ботинок. Заявил, что я испытала оргазм.