Знак равенства (СИ)

Работа не спасала, ничего не спасало. Наташа с бесстрашием никогда не знавшего, что такое связь, человека все сватала и сватала ему каких-то женщин и девушек, которые были для Стива все на одно лицо. И никакие вежливые слова не могли дать понять Наташе, что ему это не нужно. Что его тело просто не отзовется ни на кого, даже если он и допустит абсурдную, почти преступную попытку лечь с кем-то в одну постель.

С кем-то, кто не Баки.

И вот настал тот день, когда однажды утром Стива буквально подкинуло от давно, казалось, забытого ощущения: у него в груди снова билось два сердца. Он прижал ладонь к солнечному сплетению и не знал, плакать ему от облегчения или попытаться в очередной раз уйти из жизни. Он не хотел новой связи. Не желал видеть во сне глупые проблемы какого-нибудь подростка, едва ощутившего первые прелести полового созревания. Не хотел. Но, как и всегда, ничего не мог с этим поделать.

Он лег обратно, в который раз отгоняя мысли о Баки, но вдруг ухнул в них с головой, как в омут, как с огромной высоты «русских» горок.

Вот он так же проснулся под утро. Ему пятнадцать, и он слышит, слышит самый чудесный звук: тихое двойное биение у самого сердца. Ему хотелось кричать, обнять весь мир, бежать куда-то, кому-то рассказать, что с ним, наконец, свершилось чудо. Он, вот такой худой, болезненный и невзрачный, все равно будет для кого-то единственным. Самым-самым.

Как потом чесалось левое запястье, чесалось страшно, так, что хотелось содрать кожу, несмотря на холодные компрессы, которые ему меняла донельзя счастливая мама. Стив, пожалуй, еще никогда не видел ее такой счастливой. И хотел, чтобы скорее рассвело, хотелось увидеть единственного человека, с кем, кроме матери, он мог поделиться радостью. Хотелось увидеть Баки.

Стив помнил те два часа, которые он посвятил глупым мечтам об избраннице. Мечтал, что она будет красивая и скромная, с темными длинными волосами, добрая, умная и отзывчивая. Та, с которой он сможет прожить всю жизнь, ни о чем никогда не жалея.

А потом на запястье проступил знак. Две линии брали свое начало в одной точке и расходились от нее лучами под острым углом. Знак «меньше», так часто использовавшийся в неравенствах, перечеркнул разом все его надежды. Неравенство – не слишком хороший прогноз для того, кто и так не отличался ничем выдающимся, кроме, разве что носа, излишней правильности и жажды справедливости.

Баки ворвался к нему около восьми, раскрасневшийся, с блестящими глазами. Обычно аккуратно уложенные волосы стояли на макушке дыбом, влажный рот был приоткрыт в немом восторге.

- Стиви, ты представляешь?! – крикнул он с порога, забыв даже поздороваться. – Я… у меня… Вот!

Он скинул ботинки, бросился через всю комнату и взобрался на кровать, где Стив отлеживался после очередного приступа астмы.

На его широком запястье алыми росчерками проступил тот же знак, что и у Стива, но зеркально отраженный. «Больше», если верить все тому же учебнику алгебры.

Баки что-то восхищенно говорил шепотом, слышным, наверное, даже на кухне, а Стив смотрел на него и думал, что почти не ошибся. Красивая, добрая, брюнетка, не глупа. Только скромности, вот, маловато, и волосы короче, чем он себе намечтал. Да и вовсе не девушка, к слову. Но в одном Стив был по-прежнему уверен: со своей парой он сможет прожить жизнь, ни о чем не жалея.

Он тогда молча сдвинул рукав отцовской рубашки и показал Баки метку. Тот на краткий миг замер, будто пытаясь понять, что Стив пытается этим сказать, потом несколько долгих секунд вглядывался ему в глаза и спросил: «Жалеешь?».

Стив сейчас все отдал бы за то, чтобы сегодня, в двадцать первом веке так же уверенно ответить: «Нет. Не жалею. И не пожалею никогда. Клянусь». И за то, чтобы это услышал правильный человек, а не какой-нибудь едва созревший тощий подросток, воспитанный на гаджетах и дурацких мультфильмах в двадцать первом веке.

Вместо того чтобы стащить себя с кровати и отправиться на пробежку, выпить с Сэмом кофе и отправиться в ЩИТ, Стив лежал и вспоминал, как Баки тогда бережно коснулся его щеки. И в глазах у него была нежность. «Я рад, что это ты, Стиви. Ты мой лучший… теперь уже не друг. А просто лучший». О том, как расстроилась миссис Барнс, желавшая, как и любая мать, для сына хорошую работящую девушку, а не едва живого некрасивого юношу. Как потом их матери долго говорили на кухне, а Баки впервые неловко, ужасно смущаясь, поцеловал его.

Как потом им запретили совместные ночевки, хотя бы до окончания школы, но как они все равно тянулись друг к другу, едва оказавшись рядом. И свои первые сны о Баки, полные неумелого, почти детского эротизма. Его хриплые выдохи под одеялом, в кромешной тьме маленькой спальни, и собственное имя на самом краю, на пике.

И как сам долго стеснялся поступать так же: ласкать себя, представляя Баки, зная, что тот увидит это следующей же ночью.