Знак священного

Для подобного сопоставления действительно требуются смелость и проницательность, поскольку Хиросима еще остается в сознании многих людей – включая, по-видимому, подавляющее большинство американцев – типичным примером зла неизбежного[209]. Недавняя кончина Пола Тиббетса – пилота бомбардировщика Б-29 «Энола Гэй», сбросившего «Малыша» на Хиросиму, разбередила в Америке старые раны, и эта тема, несмотря на всё ее неудобство, вновь оказалась на повестке дня. Взяв на себя миссию единолично определять лучший из возможных или хотя бы «лучший из худших» миров, Америка положила на одну чашу весов бомбардировку с неизбежным уничтожением сотен тысяч мирных жителей, а на другую – вторжение на архипелаг, способное унести жизни примерно полумиллиона американских солдат. В силу моральной необходимости она не могла не предпочесть завершение войны одним ударом, пусть даже и окончательно стерев с лица земли всё, что прежде составляло элементарнейшие правила справедливой войны. Такой этический аргумент называется консеквенциалистским: если ставки высоки, то деонтологические моральные нормы, через которые выражается требование любой ценой и во что бы то ни стало следовать абсолютным императивам, вынуждены уступить место исчислению последствий (conséquences). Но какой этический или рациональный расчет мог оправдать отправку миллионов еврейских детей со всех концов Европы в газовые камеры? В этом различие, пропасть, моральная бездна, должная отделять Освенцим от Хиросимы.

И в то же время на протяжении минувших десятилетий бдительные, причем далеко не последние по значению наблюдатели многократно и во всеуслышание заявляли, что ядерное оружие по сути аморально, а бомбардировки Хиросимы и Нагасаки – бесчестие и срам.

Выдающийся оксфордский католический философ Элизабет Анскомб в 1956 году предложила одно понятное сравнение, показывающее, к каким ужасам ведет консеквенциалистская мораль, если следовать ее логике до конца. Представим, – сказала она, – что в начале 1945 года союзники решили бы, что сломить сопротивление Германии и принудить ее к быстрой и безоговорочной капитуляции, сохранив при этом жизни множества солдат, можно, если пойти на уничтожение сотен тысяч лиц гражданского населения двух городов в Рурской области, в том числе женщин и детей. Два вопроса: во-первых, чем это отличалось бы с моральной точки зрения от действий нацистов в Чехословакии или Польше? Во-вторых, чем это отличалось бы с моральной точки зрения от атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки[210]?

Когда моральная философия сталкивается с чудовищным, она вынуждена прибегать к подобным аналогиям, поскольку может опереться исключительно на логическую непротиворечивость аргументации. И это минимальное требование логической согласованности само по себе могло бы исключить выбор в пользу ядерного оружия. Но этого не случилось. Почему?

Первый вариант ответа: американцы выиграли войну с Японией, и эта победа задним числом их оправдала. Не нужно считать такой аргумент циничным. В моральной философии у него есть название – моральная удача (moral luck)[211]. Моральное суждение о решении, принятом в прошлом в ситуации полной неопределенности, могло измениться в зависимости от событий, случившихся после предпринятого действия и при этом совершенно непредсказуемых даже в вероятностном плане.

Роберт Макнамара с исключительным драматизмом доносит эту идею в потрясающем интервью, которое он дал американскому документалисту Эрролу Моррису. Называется оно в духе Клаузевица The Fog of War («Туман войны»). Макнамара – позднее, при президенте Кеннеди, он станет министром обороны США – был во время военных действий в Тихом океане советником генерала Кёртиса Лемея, ответственного за сброс зажигательных бомб на шестьдесят семь городов императорской Японии, а затем и двух атомных бомб. За одну ночь с 9 на 10 марта 1945 года сто тысяч жителей Токио превратились в пепел. Макнамара приводит, явно сам под ними подписываясь, такие слова Лемея: «Если бы мы проиграли войну, нас бы судили как военных преступников».

Другой возможный ответ: консеквенциалистская мораль служит здесь лишь оправданием. Так называемая «ревизионистская» американская историческая школа во главе с Гаром Альперовицем настаивала на этой точке зрения, доказывая с большой убежденностью, что в июле 1945 года Япония была готова капитулировать[212]. Для немедленного признания ею поражения достаточно было двух условий: президент Трумэн должен был согласиться на то, чтобы СССР тут же объявил Японии войну, и от Америки требовалось обещание сохранить жизнь и трон императору. Трумэн совершенно сознательно отверг оба условия. Это произошло на Потсдамской конференции 17 июля 1945 года. Накануне президент получил «хорошую новость»: бомба была готова, успешные испытания на полигоне Аламогордо в Нью-Мексико это подтвердили.