Знак Водолея

В дни революции об этом как-то не приходилось задумываться, но теперь, когда борьба перемещалась в иные уровни политической жизни… Даже среди близких ему людей не все понимали, как важно сохранить принципиальность в идейных вопросах. Некоторые считали, что в темной, неграмотной, забитой России, половина населения которой жила в такой невероятной глуши, где люди боялись даже тележного скрипа, поле орали сохой, печи топили по-черному, одевались в домотканую ряднину, верили в домовых и леших, компромисс с религией можно было бы оправдать.

«Людям надо во что-то верить! — говорили они. — Люди не в состоянии принимать жизнь без веры во что-то такое, что возвышалось бы над пустой обыденностью. Стремление к истине, как ведущая сила существования, доступно не всем. Необходимо найти что-то равноценное вере в бога и столь же доступное простому русскому человеку». Другие, заботясь об интеллигенции, утратившей веру, спешили предложить взамен религиозных суеверий наспех сработанные суеверия научные. Но даже архинаучные суеверия остаются суевериями, отдаляют людей от правды, в познании которой и состоит смысл человеческого существования…

Поезд наконец показался.

Дубровинский — «Иннокентий» — еще издали увидел Ленина. Охваченный беспокойством, спрыгнул на ходу, не дождавшись остановки, и быстро подошел. Ленин, улыбаясь, протянул руку.

— Владимир Ильич, зачем вы ходите на станцию? — упрекнул Дубровинский, здороваясь.

— Ничего, здесь спокойно!.. — ответил Ленин.

— Нет, не обнадеживайте себя! — сказал Иннокентий, сходя с перрона и оглядываясь. — Сейчас не шестой год! Все меняется, Владимир Ильич! Вот это приказано размножить для финской полиции… — Он дал Ленину маленькую, размером в визитную карточку, книжечку, сложенную гармошкой, — пособие для филеров. Она содержала десятка два фотографий. На первой же странице Ленин узнал свой портрет, правда старый, еще «искровских» времен, с длинной бородкой.

— Не узнают! — покачал головой Ленин, имея в виду упорное нежелание финской полиции узнавать русских революционеров по фотографиям, рассылаемым охранкой.

— Это может быть до поры до времени! — возразил Иннокентий. — Ходят упорные слухи, Владимир Ильич, что правительство введет войска в Финляндию. Стало быть, и агенты охранки, и прочие прелести…

— Вот как? И что же, эти слухи подтверждаются реальными фактами?

— Во-первых, на границе полным-полно казаков. И все новые эшелоны прибывают. Это я сам видел. Во-вторых, есть верные сведения, что министерство внутренних дел секретно запрашивало правительства Швеции и Норвегии, как они отнесутся к тому, что русские войска будут введены в Финляндию. Те якобы не возражают, попросили только их загодя предупредить…

Ленин внимательно выслушал Дубровинского и некоторое время шагал молча, глядя на гладкую, укатанную дорожку.

— Вряд ли! — сказал он наконец. — Конечно, нет такой глупости, на которую наше правительство не было бы способно, но эта, мне думается, превосходит его возможности. Не осмелятся! Казаков перевели по двум причинам, вполне понятным. Казак в сущности мужик. И когда его гонят усмирять мужика же, он может задуматься в нежелательном для царского правительства направлении… Казачество пока главная их опора. Поэтому их стараются держать поближе к Питеру. Рабочие — другое дело… Вторая причина — желание напугать финский сейм возможностью оккупации. Для того же и секретные запросы к шведам. Зная, что шведы немедленно раззвонят об этом! Задача, по-видимому, запугать, лишить воли — и как альтернативу — предложить усилить репрессии против русских революционеров. Подчинить финскую полицию охранке. Вот это уже реально… Но и для этого нужно хотя бы какое-то время!

— А вы знаете, что и в Гельсингфорсе, и в Або уже полным-полно русских шпиков? В Куоккале они уже открыто хозяйничают!

— Здесь пока мы их не видели!

— Будут и здесь!

— Ну, посмотрим! Пока здесь можно держаться. Как вы с Богдановым? Ладите? — спросил он вдруг, резко меняя тему.

Дубровинский пожал плечами.

— Александр Александрович удивительно эрудированный и образованный человек всесторонне…

— Сие нам известно. А все же?

— Работать с ним приятно, конечно, но бывают несогласия. Вот прямо на днях… Из-за того материала, который мы с вами решили не давать. Смотрю — стоит в номере. Как так? Оказывается, он его слегка поправил, по существу ничего не изменил и — тихой сапой! Я, конечно, — прочь! Два дня не здоровался, не разговаривал, в глаза не смотрел. Туча тучей!

— Да, тучей ходить он умеет! Сие нам тоже ведомо… — сказал Ленин. — Не знаете, пишет он свою философию?

— По слухам, отправил в издательство рукопись. Не знаю, что уж он там написал…

— Можно догадаться… — Ленин нахмурился. — Ну что ж, почитаем!

Дубровинский промолчал, думая, как начать разговор о том главном, ради чего он и приехал сегодня, что явится, в этом сомневаться не приходилось, сильным и болезненным ударом для Ленина.

— Почитаем… — повторил Ленин задумчиво. — Если живы будем… — добавил он, поглядев на Дубровинского, и улыбнулся грустно: — Как думаете, товарищ Иннокентий, доживем?