Знак ворона

Буквы на предплечье сложились в слова: «Будь наковальней».

Уж не знаю, какое великое и страшное откровение снизошло на меня, но отчего я, черт возьми, не написал понятнее? Хотя наверное, не хватило времени, да и вряд ли я был целиком в своем уме. Сомневаюсь, что это поможет против Саравора. Проблемы вроде него обычно решают, взяв на прицел и спустив курок. Правда, пули тут помогут не больше, чем против «малышей» в Хрустальном лесу.

Да неважно. У меня всегда получалось изобретать новые способы человекоубийства.

Жива ли еще Ненн? Что с ней стало? Саравор залез в ее разум, вел ее руку, но Ненн боролась, сумела в последний момент отклонить ствол. Колдун то ли замутил разум Тьерро, то ли вставил фальшивые воспоминания, чтобы скрыть операцию. Хоть бы Саравор не вздумал наказывать Ненн за непослушание. А что с Тнотой, солдатами Светлого ордена, остатками «драней»? В Мороке нелегко, а наш небольшой отряд потрепали очень здорово.

Под кожей на ладонях вдоль жил – красные, бронзовые проблески. В моей крови течет отрава. Наверное, так и стала бронзовой кожа Штрахта. Он съел что-то запретное.

Но сейчас нельзя думать о нем. Нельзя думать о Ненн. Нельзя думать о мести. Главное – переставлять ноги. В Валенграде Саравор. Он погубит много тысяч людей без малейших колебаний.

Небо растянулось в бесконечность.

Во рту – суше, чем на солончаке. Язык, будто старая кора. Вокруг то пронзительный холод, то одуряющая жара. Тело пыталось исторгнуть наводнившую его заразу, кишки крутило так, будто нутро проткнули ледяным штырем. Я упал на колени, затрясся в конвульсиях, но желудок изверг лишь струйку чего-то черного, маслянистого и зловонного, густого и липкого. Эта дрянь – все, что осталось в моем брюхе.

– Ты умираешь, – сообщила гребаная птица.

Чертов помощничек.

– Мы все умираем, с самого момента рождения, – огрызнулся я. – Важно то, что мы все-таки живем и что-то делаем до того, как сдохнуть.

– Но я-то не умираю, – напомнила фальшивая птица.

– Да ты и не живешь. Ты вообще никто и ничто.

– Наверное, ты прав. Когда я исполню предназначение, перестану существовать.

– А, значит Воронья лапа прислал тебя не просто для того, чтобы доводить меня.

– Нет, не просто, – серьезно ответил ворон.

Я не спросил, для чего. Лучше уж не знать, для чего именно сотворил птичку мой хозяин.

Свирепое красное небо выло над головой, под ногами хрустел темный песок. Меня терзал голод, и стократ сильнее терзала жажда. Ко мне непрестанно приходили миражи, видения туманно мерцающих озер вдалеке. Я прижимал ладонь к песку, спрашивал Морок, и тот отвечал: здесь ничего нет, лишь дюны, усеянные хрупкими, будто уголь, черными скалами. Я читал книгу Тноты на ходу и вскоре запомнил бо̀льшую ее часть. Я находил дорогу в Мороке так, как никто не делал раньше – отравленная пустыня, похоже, терпела меня, ее твари ко мне не приближались.

Но я был уже на пределе. Однажды утром я едва сумел подняться. Истощенный, изнуренный, обожженный солнцем, лунами и ветрами, я еле двигался. Может, проще упасть в належанное за ночь песчаное гнездо, и пусть природа возьмет свое? Но чертов ворон вдруг переменил мнение насчет моей смерти, принялся настаивать и долбить, пока я не вспомнил Эзабет, заключенную в свет, не встал и не поплелся к цели, не обращая внимания на боль.

Ворон иногда ехал у меня на плече, иногда летел вперед, разведывал, высматривал, нет ли на пути чего-нибудь особенно голодного. Ворон знал, что мы приближается к Кратеру Колда еще до того, как я понял это сам. Там никого не оказалось – может, и к лучшему. Часовой мог бы за сотню ярдов влепить в меня арбалетный болт. Я не просто выглядел, как притащившийся из Морока кошмар – я и стал кошмаром. Я страшно исхудал, нес странно выглядящий меч, драная одежда свисала, будто мешок, сапоги разваливались, на месте ран образовались грязные воспаленные шрамы. Но смерть не стала шипеть на меня. Форт оказался заброшенным.

То, что осталось от моего сердца, медленно ушло в пятки. Я экономил воду. Во фляге осталось два глотка, а до Валенграда отсюда три дня. Я не дойду, пусть в форте и можно укрыться на ночь, спокойно отдохнуть. Последний раз я был здесь, когда поехал за Дантри, чтобы отвезти его к сестре. Тогда над фортом был флаг. Теперь – нет.

Но не все и всегда идет наперекосяк. Когда гарнизон собирался, ребята не стали возиться с долгой и нудной разборкой экстракторов. Те молчали. Без контуров с фосом они не издавали привычного пищания. Но когда я поднял крышку бака-накопителя, чуть не расплакался. О благословенная, драгоценная, чистая вода! Пусть с металлическим привкусом, пусть затхлая, постоявшая в баке уже несколько недель – я за всю жизнь не пробовал ничего вкусней. Когда я глотал, в глотку будто втыкались сотни ржавых ножей, но я напился вволю, а потом уселся, пьяный от влаги, с восхитительным вкусом воды на губах, и сказал себе, что рано прощаться с жизнью.