Знахарь

Его длинные седые волосы и борода чуть колыхались от ветра.

– Господи, помилуй мя, помилуй мя, Господи, – тихо шептал он.

Антонию сделалось крайне неловко. Ведь он бросил в лицо этому бедному старику самое страшное обвинение, причинил ему боль. Желая как-то смягчить свои слова, он снова заговорил:

– Что люди болтают, это, конечно, выдумка… Никому не может быть ведом приговор Божий. А Василь молодой и еще глупый. Я вот не верю в эти россказни.

Старик не шевельнулся.

– Я не верю, – продолжал работник. – А лучшее тому доказательство – что твоего сына можно вылечить, и я его вылечу. Подумай, Прокоп, я ведь тебе только добра желаю, потому как знаю, что и ты мне зла не желаешь. Сам посуди, что будет, когда наперекор всем сплетням Василь выздоровеет, начнет ходить, как все люди, работать станет? Будет кому мельницу после себя оставить, а на старости лет родной человек будет для тебя опорой, заботой окружит… Подумай, разве не заткнутся все эти болтуны, когда увидят здорового Василя?

Мукомол тяжело поднялся с чурбана и посмотрел на Антония. В глазах его поблескивали тревожные искорки.

– Слушай, а ты поклянешься мне, что парень не помрет?

– Поклянусь, – серьезно ответил тот.

– Тогда пошли.

Мельник молча двинулся вперед. Заглянул в комнаты, там никого не было. В углу перед иконой трепетал маленький огонек лампады.

Прокоп снял икону с гвоздя, торжественно поднял ее над головой и сказал:

– Святой Пречистой Девой…

– Святой Пречистой Девой, – повторил Антоний.

– Христом Спасителем…

– Христом Спасителем…

– Клянусь.

– Клянусь. – И для подтверждения клятвы повторил: – Клянусь. – А затем поцеловал образ, который ему поднес Прокоп.

Все должно было происходить в полной тайне. Прокоп Мукомол не хотел, чтобы из-за разговоров об операции в округе опять ожили все слухи про изгнанного брата и про Божью кару, которая должна была постигнуть его потомство. Несмотря на клятву Антония Косибы и исключительное доверие, которое Прокоп питал к нему, он все-таки должен был учитывать возможность смерти сына.

Поэтому даже самым близким Прокоп ничего толком не сказал. На следующий день, как и задумал Антоний, бабы тщательно прибрались в пристройке. Там затопили печь, поставили бадью с водой и две самые большие кастрюли, а затем перенесли туда кровати Василя и Антония.

Бабам и второму работнику Прокоп только и сказал:

– Антоний знает способ лечения, вот и будет лечить Василька.

Между тем Антоний подобрал себе среди инструментов молоток и небольшую пилу, которую до белизны вычистил дробленым кирпичом и приделал к ней ручку. Потом нашел долото и два ножа. Все это он долго точил, а поскольку делал он это в кладовке, никто не мог за ним подсматривать. Никто не видел и то, как он выстругал две вогнутые дощечки.

Старый Прокоп с самого утра отправился в местечко, а вернувшись, занес Антонию в пристройку какие-то свертки. Это были вата и йод. А перевязочный материал Косиба изготовил сам из двух простыней.

Вечером в пристройку перенесли Василя, и они провели эту ночь вдвоем. Пристройка состояла из одного большого помещения с тремя окнами и темной нишей-альковом. Василю поставили кровать в комнате. Альков занял Антоний. Как и в домашней кухне, тут вдоль стены стояли лавки, а в углу – большой стол.

Василь никак не мог заснуть. Все время расспрашивал Антония о разных деталях предстоящего.

– Да спи ты уже, – оборвал его наконец Антоний. – Что ж ты, как баба, боли боишься?!

– Да я не боли боюсь. Где уж там. Сам увидишь. Я и не пискну. Только о том и прошу тебя, чтоб ты на боль не обращал внимания. Я вытерплю. Лишь бы получилось все.

– Все будет хорошо.

На рассвете мельница заработала как обычно. С той только разницей, что обе молодые женщины вынуждены были помогать вместо Антония.

– Что ж это у тебя, Прокоп, – подшучивали мужики, – на бабах мельница крутится?

Но Прокоп на шутки не отвечал. Его занимали совсем другие мысли. Он делал свое дело, а про себя беспрерывно молился.

Между тем солнце уже поднялось над застилавшей горизонт дымкой и залило весь мир теплым светом. В пристройке стало совсем светло.

Антоний уже давно встал и возился с подготовкой к операции, что-то бормоча себе под нос. Василь молчал, неотрывно наблюдая за ним. Этот бородатый великан казался ему совершенно исключительным человеком, таинственным и опасным. В его поведении, в торопливости, сменявшейся внезапной недолгой задумчивостью, в мимолетных улыбках и нахмуренных бровях было что-то такое, что вызывало суеверный страх. Василь знал, что сейчас сюда никто не придет, а значит, он полностью во власти этого человека. Знал он и то, что теперь уже никакие просьбы не помогут, что Антоний ни за что не отступит от задуманного. Может, Василь и позвал бы на помощь, но даже на это его не хватило. Он только смотрел, словно зачарованный, на непонятные действия Антония, на то, как тот побросал разные инструменты в кипящую воду, как завернул их в простыни, как положил на табуретке свернутые бинты… как достал откуда-то веревки…