Знахарь

Антоний нахмурился. Он не мог справиться со своим странным влечением, что-то прямо-таки вынуждало его упорствовать в своем решении. Но одновременно он все-таки сообразил, что ему не дадут его осуществить, просто не позволят, не поверят. Конечно же, он никогда не занимался лечением, а уж тем более складыванием костей в сломанных ногах. Он совершенно точно знал, что среди многих ремесел, которыми ему удалось овладеть во время своего многолетнего бродяжничества, не было медицины, он никогда никого не лечил. И сам теперь удивлялся себе – почему он с такой уверенностью смог определить, что увечье Василя можно вылечить. Он удивлялся, но это ни в малейшей степени не влияло на его убежденность и не ослабляло решимости.

Антоний Косиба не любил вранья. Однако на сей раз он не хотел отказываться от него, раз это могло помочь ему достичь цели.

– Делал ли? – Он пожал плечами. – Да много раз. И тебе сделаю, и ты выздоровеешь! Ты же неглупый парень и согласишься.

Дверь приоткрылась, и маленькая Наталка позвала:

– Антоний, иди ужинать! А тебе, Василек, в кровать принести или как?

– Не буду я есть, – нетерпеливо отрезал Василь, сердясь, что прервали столь важный разговор. – Пошла прочь, Наталка!

Он снова принялся расспрашивать Антония и отпустил его только тогда, когда в сенях раздался голос матери, звавшей работника.

Через два дня старый Прокоп подозвал к себе Антония. Мукомол сидел на дворе перед мельницей и попыхивал дымком из своей трубочки.

– Что это ты там наговорил моему Васильку? – спросил он задумчиво. – Вроде как про лечение какое-то.

– Правду сказал.

– Какую такую правду?

– А что я могу избавить его от увечья.

– Как же ты можешь?

– Надо разрезать, кости снова сломать и заново сложить. Они плохо были сложены.

Старик сплюнул, погладил свою седую бороду и махнул рукой.

– Перестань. Сам доктор сказал, что тут уже ничем не поможешь, а ты, глупый невежда, хочешь все изменить?.. Правда твоя, в разных ремеслах ты мастерски разбираешься. Не стану спорить. Да и грех было бы… Только с человеческим телом не все так просто. Надо знать, где какая косточка, где какая жилочка, что к чему подходит и какое каждая такая штучка значение имеет. Вот я сам не раз порося или там телка на сей предмет разделывал. Столько там всяких разных штуковин, что и не разберешь. А ведь что они такое по сути своей?.. Скотина. А у человека внутри все такое тонкое. Надо разбираться в этом. Это ж тебе не силосорезка, которую развинтишь, все гаечки и прочие винтики на земле разложишь, а потом снова все сложишь, смажешь маслицем – и будет она резать лучше прежнего. Тут знать да уметь надо, школу закончить, курс наук там…

– Как хочешь, – повел плечом Антоний. – Да разве я настаиваю, что ли? Я говорю, что смогу, потому как уже не раз людей из такой беды вытаскивал, значит, умею. Разве ты когда-нибудь слышал, чтоб я слова на ветер бросал или попусту хвалился?

Старик молчал.

– Разве случилось когда, чтоб я сказал, что знаю какую-нибудь работу, а потом испортил дело? – продолжал Антоний.

Мукомол кивнул.

– И то правда! Грех было бы перечить! Ты смекалистый, и я не жалею, что взял тебя. Но тут речь о моем сыне. О последнем оставшемся у меня сыне. Ты должен понимать…

– Неужели ты хочешь, чтоб Василь навсегда остался калекой? Так вот, знай, что со временем ему станет хуже, а не лучше. У него отломились кусочки костей. Я их сам рукой нащупал. Ты говоришь, что тут наука надобна. Так была у тебя наука. Ведь тот доктор из местечка ученый. А что он сделал?

– Если уж ученый не сумел справиться, так неученому и браться нечего. Разве что… – Мукомол заколебался, – разве что в Вильно его отвезти, в больницу. Только денег это больших стоит, да и, опять же, неведомо, поможет ли…

– А тут и затрат никаких. Ты ж мне ни гроша не заплатишь. Я и не настаиваю, Прокоп. Еще раз повторяю: я не напрашиваюсь. От чистого сердца, просто из сочувствия всем вам хотел помочь. А если ты боишься, что Василь от этого умереть может или еще сильнее заболеть, то имей в виду две вещи. Во-первых, ты вправе будешь хоть бы и убить меня. Защищаться не стану. А захочешь – буду до самой смерти своей на тебя даром работать. Что ж тут поделаешь! Жаль мне паренька, и знаю я, что справлюсь. А во-вторых, Прокоп, знаешь ли ты, какие мысли ему в голову забредают?

– Что за мысли такие?

– А такие, чтобы с жизнью покончить.

– Тьфу, даже не говори таких слов, чтоб не сглазить, – вздрогнул Мукомол.

– Я-то не стану. А вот он, Василек, все время над этим думает. И мне говорил, и другим. Сам спроси Зоню или Агату.

– Во имя Отца и Сына…

– А ты, Прокоп, к Богу-то не взывай, – сердито прибавил Антоний, – потому что все болтают, что несчастья с твоими детьми – это наказание Божье за то зло, что ты брату причинил…

– Кто так говорит?! – рассвирепел старик.

– Кто, кто… Да все. Вся округа. А если тебе уж так интересно, то и сын твой то же самое говорит. «Почему, – жалуется он, – я страдать должен, навечно калекой сделаться за грехи отца?..»

Наступила тишина. Прокоп опустил голову и сидел, точно окаменевший.