Знахарка

Литомиров сын звучно выругался про себя: коль не был бы таким тюфяком да ездил в седле поболе, нынче бы чувствовал себя людиной. А так... кусок мяса, что меж молотом да деревянной дощечкой в сенях отбили.

Святослав сплюнул в искристый снег и задумался.

Перед ним, всего в сотне саженей, лежал Камнеград. Город-крепость, к которому не подступиться. И нынче, на ночь глядя, ворота его плотно сомкнуты. А ему бы успеть до того, как барин привезет сюда Зарину с Крайей. И коль не сейчас, тогда и вовсе не выйдет у него прознать, куда баб спрячут. А там - суд, в справедливость которого еще с прошлого вечера Свят не верил.

И костер.

Вот в костре Свят не сомневался, а оттого и думать стал упорнее.

С головных ворот не войти - заперты на ночь. И не станут отпирать их для уставшего путника, разве что...

Мысль показалась Святу безрассудной, непристойно смелой и...

Да, подходящей. Потому как если не такой - неразумной и рискованной - справиться, тогда какой?

Хлопец спешился с лошади и с силой ударил ту в покатый бок. Зверина заржала, приподнялась на задних ногах и дернулась с места. Что ж, старостин сын понимал, что шансов у нее добраться до дому немного, да только рослого хлопца на кобыле в Камнеград не впустят. Другое дело - юродивого, что забрел к стенам камнеградским с видением да пророчеством.

И коль не хотят стражники попасть в немилость к самому Князю, пусчай сведут его хоть к боярину какому, а уж тот разберется...

Стучал Свят в калитку, железом расшитую, с треть оборота часу. Слабо и настойчивее. И снова слабо.

А уж как послышались шаги - песню завел.

Ох, и не любил сын старосты песен. И голос у него был хорош, и сам он статен - девкам вот нравился - а петь не любил.

Да и песня бы та хорошей оказалась, а тут...

Жива, жива - матушка...

Свят крутанулся вокруг правой ноги, хлопнув в ладоши, и чуть на свалился на камень моста. Ругнулся смачно про себя, худоумным дурня обозвав, да рванул на груди тулуп:

Жива, жива - Ладушка...

Голос его журчал подобно Речке Бурноводной, что в Степь воды скорые несет, - мощный, звучный. И он чуть подохолонился. Смягчив напевы:

Ты беги, беги рекою быстрою...

Уже лучше, уже мягче. И совсем жалобно:

Жива, жива - матушка.

Свят был собою доволен. Уж коль спросили бы его, кто это перед ним скоморошится, так бы и ответил: юродивый. Да одних песен мало. И в открытое окно калитки хлопец, сощурив хитро глаз, да прихватив себя за воротник, словно бы тот собрался бежать от него со всех ног, запросился:

- Пустите Ерошку-юродивого, у меня к самому Князю сказ есть.

Стражи загоготали:

- К Князю ему. Уж не к Туру ли Каменному?

Святослав снова про себя ругнулся - дурная привычка у него выходила, ругаться про себя. Да только и по-другому не получалось.

- К Туру, аль к кому другому - мне и не ведомо, - снова щурил глаз он, подскакивая то на одной, то на другой ноге, отчего сам себе стал напоминать клопа, в трактире пойманного. - К Князю, говорю, юродивого Ерошку ведите. Про Мор стану сказывать. А не сведете - прокляну!

И до того вид лихой сделал, что чуть сам не прыснул со смеху. Уж ежели и Мор не поможет...

Позади него, на дороге, что вела к мосту широкому, появился обоз с клетью железной. И в обозе том Святослав увидал Заринку с Крайей. Часу не оставалось. А, значит, коль не случится сейчас его задумка, то все пропало.

- Пусти, говорю, в город! - Вскричал Святослав голосом диким. - А не то... вон, тому барину, что обоз ведет, и расскажу про ваше лиходейство. А там и поглядим!

Свят не надеялся, что это сильно поможет. Да только упоминание барина вызвало на лицах стражи не просто страх - панику. Засуетились, головы почесывая. И один другому говорит:

- Пусти его, Михайло, этого придурочного. Вреда он не учинит. А вот Барин...

И калитка отворилась, позволяя Святу войти внутрь.

- Только ты это, не начуди здесь, - крикнули ему в спину. А он уж и пропал за стеной каменной, укрывшись в сумерках глухих.

Город был пуст. Тих, словно бы человек, богами старыми обделенный. В окнах изб, что стояли на околице - ни огонька. И даже те оборванцы, что просили милостыню, словно бы поутихли, затаившись.

Свят поежился.

Прикорнул к стене, что делала в сторону от входа небольшой изгиб. Да замолк, прислушавшись.

Спустя пол-оборота годины ворота отперли. Голоса, что долетали до него, были уж не теми, что раньше: в них все чаще проскальзывало раболепие. Никакого бахвальства, никакой брани. Почтение.

И пожелания доброго вечера.

Колеса повозки заскрипели в паре саженей от Святослава, и ему пришлось еще сильнее прижаться к стене, чтоб не быть замеченным. А телега почти мгновенно остановилась. Барин был так близко от него, что Свят по-настоящему испугался.

Только из повозки вышла лишь Крайя. Да и вышла ли? Старушку выволокли, словно кусок мяса, и тут же втолкнули в харчевню с резным ключом над дверью. Заринку же не пустили. И только крикнул барин адрес человеку, что был на вожжах.