Знаки и знамения

– Габриэлла родила Селию, но Никита создал тебя и Алексея, так?

– Так. Мы называем ее своей матерью, но она относится к нам не так, как к Селии. Мы стали семьей еще до того, как Никита ее встретил. Она была викканкой из ковена Драган.

Услышав этот небрежный комментарий, я споткнулась:

– Что, прости?

Николай схватил меня за руку, не позволив упасть. Стук дятла стих, но звон колокола стал громче. Я подняла на него взгляд. Он стоял неподвижно и как будто не дышал.

– Тебя так удивляет мысль об этом?

– Нет. Но разве в первом пакте не запрещалось обращать представителей других народов?

Стригой резко меня отпустил и сделал шаг назад.

– Да. Но только если это происходило против их воли. Если это тебя успокоит, могу заверить, что Никита и Габриэлла очень друг друга любили. Мой отец предоставил ей выбор, и она предпочла вечную жизнь рядом с ним, после того как родила Селию. – У него на лице отразилась печаль, как и всегда, когда он говорил об отце.

– Сколько они были вместе? – я неторопливо двинулась дальше, пытаясь привести в порядок мысли.

– Никита обратил ее восемьдесят лет назад. Но до тех пор они уже двадцать лет жили вместе. Мы все очень удивились, когда она забеременела. Это было чудо.

Поэтому они делали все, чтобы защитить Селию. Даже если это казалось безнадежным. Потому что она – особенная и часть их отца.

– Что еще ты помнишь? – опять сменил тему Николай. – Кроме того, что вы жили в лесу. Как умерли твои родители? Твоя мать была из ковена Пател? Вряд ли Раду это понравилось.

– Я не знаю, из какого она была ковена. Она мало чего мне рассказывала. Я была еще маленькой, а она не хотела, чтобы люди узнали, что она викканка, – увильнула я. Руки вспотели. Зачем я вообще что-то сказала? Я все больше запутывалась в паутине лжи и поражалась тому, что он все еще не вывел меня на чистую воду, учитывая, как плохо я умела врать.

Мы вышли из-за деревьев и остановились перед маленьким тихо плещущимся ручейком. Вода сверкала на солнце, колокол ударил еще раз. На этот раз глухой звон прозвучал совсем близко. Голову пронзила боль, от которой у меня закружилась голова, и я была вынуждена ухватиться за дерево. Раздался детский смех, а потом между деревьями на другой стороне ручья сверкнуло что-то белое. Я услышала мужской голос. Словно в оцепенении я сделала шаг к берегу. Николай не отставал. Смех и голос исчезли так же быстро, как и возникли. Но я все равно его узнала. Меня звал отец.

– Валеа. – Николай взял мое лицо в ладони. Они остудили разгоряченную кожу. – Все в порядке? Что случилось?

– Ничего. Не знаю. Моя голова.

Он притянул меня к своей груди, и я прильнула к нему.

– Ты вдруг побледнела, как стригой, – произнес у меня за спиной Алексей. – Как будто испугалась. Но здесь только он. Он был груб с тобой? Позволял себе какие-то вольности?

– Нет. – Я улыбнулась, чувствуя губы Николая на своем виске. – У меня закружилась голова. Думаю, мне нужно поесть.

– У тебя опять головные боли, да? – спросил Николай.

Я высвободилась из его объятий.

– Немного. Что насчет колокола? – сменила тему я. – Его видно?

– Нет. – Алексей наклонился над береговым склоном. – И он перестал звонить. Ты его напугала.

Он подмигнул, и мне сразу стало немного лучше. Неудивительно, что Кирилл так относился к нему. Алексей такой жизнерадостный. Должно быть, моему меланхоличному брату это казалось невероятно притягательным.

– Там кто-то был? – Николай напряженно всматривался в ту сторону, где я увидела что-то белое.

– Нет, – спокойно ответила я. – Там никого не было.

– Тогда пойдем обратно. Пусть Кирилл разберется с твоей мигренью.

После завтрака, на котором мой брат не появился, я отправилась в лабораторию Бредики, где он проводил бо́льшую часть времени. К моему удивлению, он даже впустил меня, а не отмахнулся, как в последние несколько раз.

– Николай сюда уже приходил, – сообщил мне Кирилл. – Попросил дать тебе что-нибудь от головной боли. Раду будет недоволен, если узнает, сколько времени ты с ним проводишь.

Я и не предполагала, что Кирилл это заметил.

– Это мое дело, не так ли?

– Нет. Не так. – Он подошел к шкафу и вытащил оттуда разные мешочки.

– Верховный жрец не в праве вмешиваться в нашу личную жизнь. – Мой голос прозвучал резче, чем должен был. – Не то чтобы моя личная жизнь связана с Николаем, – спохватившись, пролепетала я.

Брат выгнул бровь:

– А если и так, то я последний, кто может тебя упрекнуть в этом. Просто помни о реакции Раду.

– Вы с Алексеем…

– Я бы предпочел не обсуждать это, – оборвал меня он. – В этот раз я просто наслаждаюсь, не строя планов на будущее.

– Почему нет?

– Потому что он забудет меня, как только закроются ворота Караймана. Просто он такой.

– Я так не думаю. Это из-за Раду, да? Что произошло в Раске? Он вел себя не как любящий дедушка, и не отрицай. Лупа цинична и разочарована, а ты… ты грустный.

– Грустный, – повторил Кирилл. – Можно и так сказать. – Маленькой ложечкой он сосредоточенно взвешивал разные травы и высыпал их в небольшую мисочку.