Знаки любви

Все это он рассказывал мне скупыми словами и длинными паузами. Но когда я спросила, что значит «отверзение уст», он оживился, как и всякий раз, когда речь заходила о Древнем Египте. Сначала умершего превращают в мумию, сказал дед и засунул носовой платок обратно в нагрудный карман, но затем его всегда нужно пробудить к жизни. Ему или ей нужно вернуть себе чувства, чтобы быть в состоянии есть и пить в Царстве мертвых. Умно, да? Дедушка становился все более и более словоохотлив, борода щетинилась во все стороны, как наэлектризованная. Ритуал был донельзя сложным; нужно совершить по меньшей мере сотню действий с маслами и мазями, куреньями и чистой водой. На сердце надлежало возложить жучков из зеленого камня, пока читаются сонмища заклинаний. Но самое важное – окропить тело молоком и дотронуться до лица, особенно рта, различными инструментами.

– Гляди, – сказал дед.

И открыл книгу.

А потом еще одну. И вскоре весь пол гостиной был устлан книгами с изображениями различных инструментов и репродукциями настенных украшений церемониальной комнаты. Один из них встречался чаще других, черенок в форме этакого «L». Это adze, или тесло, объяснил дед. Все древнеегипетские инструменты были вдохновлены предметами быта.

Я подумала о дедушкином топоре. С его помощью можно выстроить целый дом. Можно ли сделать больше?

– Но на бабушку ритуал не подействовал? – спросила я осторожно.

Мне вдруг захотелось выпить стакан молока.

Выражение отчаяния застыло на дедушкином лице.

– Я знаю, что он работает, – сказал он. – У меня просто не получилось.

После продолжительной паузы он пронзительно посмотрел на меня, точно подводя итог сказанному:

– Помни, что по-настоящему ценно в жизни только одно.

– Попытка совершить невозможное, – откликнулась я.

Хоть дедовы брови и свисали по-прежнему грустно, теперь он смотрел удовлетворенно. Настал мой черед надолго умолкнуть.

– А с а-шкой пробовал? – спросила я в конце концов.

Я намекала на латунную литеру, которую нашла в возрасте пяти лет.

Сначала он смутился, затем покачал головой. Не знаю уж, из пренебрежения к моему предложению или из сожаления, что и впрямь не попробовал.

Душным августовским днем, незадолго до первого учебного дня в седьмом классе, я по обыкновению сидела в стволе дуба и рисовала. Лето выпало необычайно засушливое, и многие ветки зачахли; особенно досталось одной, той, что выдавалась из кроны более других. После полудня вдруг сгустились тучи; небо за лесом налилось свинцом. Воздух тихо гудел, как у линий электропередачи.

Затем зарядил дождь. Или скорее крупные отдельные капли. Мне было слышно, как они бьются о землю. Не обращая на них внимания, я рисовала как ни в чем не бывало. Дупло было мой Ноев Ковчег. Сверкнула молния, и прогремел гром. Я убедила себя, что непогода пройдет мимо, но дедушка не раз говорил, что находиться вблизи деревьев во время грозы опасно. Тогда мы обыкновенно сидели на крыльце и наслаждались спектаклем.

– Гляди, Бог пишет, – говаривал дедушка, когда молнии вспыхивали особенно ярко.

Я, разинув рот, наблюдала за белыми разветвлениями, светящейся нервной тканью, нарисованной на темном холсте неба. Элиас, должно быть, видел в какой-нибудь голливудской киноленте, как Бог пишет на Скрижалях Завета.

Молнии то и дело ударяли в землю поблизости. Должно быть, это была особенность почвы, возможно залежи минералов. Не знаю. Ничего не знаю. Дедушка говорил, что молния есть мощная искра. Поэтому деревья иногда могут загореться, если она попадет в них.

Уйти бы, да только внутри дуба было так хорошо и надежно. Мирно, как бы ни гремело. Пахло еще слаще обычного. Убаюкивающе. Я ощущала прилив вдохновения, будто в меня вселились чужеродные энергии. Рисунок вышел как никогда хорош. «M/S Baalbek», корабль судоходной компании «Фред. Ульсен», плыл по воздуху к солнцу. С тех пор я все об этом думаю. Может, мне так хорошо рисовалось, потому что я подсознательно ощущала себя в опасности? Может, только нависшая угроза способна заставить человека максимально выразить себя? Вскоре я уже насчитывала всего какие-то пару секунд между фосфорической вспышкой и раскатом, распарывающим небесный свод над моей головой. Грохот стоял такой, как будто великаны со всей силы колотят по крышкам железных мусорных баков. Я оставила принадлежности для рисования валяться и выползла в дождь, поспешно направилась к дому. На полпути я обернулась, как будто меня кто-то окрикнул. Молния ударила в дуб. Звук летящих щепок, как от мощного удара топором. Мне было видно, как та длинная сухая ветвь загорелась. Затем упала. Горящей рукой ударилась оземь.

«Молния никогда не бьет в одно и то же место дважды», слышала я.

Я полагала себя в безопасности, как солдат, нашедший укрытие в свежей рытвине, оставленной гранатой. И, тем не менее, она ударила. Я ничего не слышала и не видела. Молния ударила не в меня; должно быть, она попала в выход скальной породы поблизости. Я заметила только, что меня поднял могучий толчок. Что я была в воздухе долго, парила, прежде чем меня заботливо уложили на землю.