Знаки любви

Я отказалась. Знала, что так и случится. Не настолько я зла и коварна.

Дома я взяла свой самый толстый черный фломастер и написала жирными буквами на белом листе: «ЙОРГЕН, ТЫ КОЗЁЛ!» Сложив его пополам, я отправилась к дому Йоргена и кинула листок в почтовый ящик.

Следующим утром я уж и позабыла о записке, но на первой же переменке Йорген двинулся на меня, как подстреленный носорог. Он почти что боднул меня, повалил на землю и набросился; в уголках губ пенилась слюна, в глазах блестели слезы. Он ругался и шипел, размахивая кулаками, как будто просто впечатать меня в асфальт было бы недостаточно. Он не сдавался, пока ошарашенный учитель не оттащил его прочь. Солнечное сплетение ныло, и позже я поняла, что случилось. Мои крики не возымели действия на Йоргена. Но листочек, крупные черные буквы, напротив, разозлили его до чертиков. Как будто сами буквы съездили ему по морде.

– Можешь и мне сделать визитную карточку? – спросила я однажды Хенрика.

– Какую профессию изволите? – откликнулся он.

– Шрифтовая акробатка.

Но несмотря на всю мою любовь к письму, я оставалась «немногословной девицей». Я была изгоем. Мне нужна была такая, как Элен. Тоже изгой, но фантазерка, которая, если потребуется, может босиком пробежать многие мили, ни чуточки не устав. К тому же мне нужен был кто-то, кого так же, как и меня, интересовали бы мальчики. После удара молнии мои взгляды на противоположный пол изменились. Раньше я мальчишек не замечала. Теперь они были повсюду. Особенно Хенрик. Мы частенько сидели в комнате у Элен и болтали о мальчиках. Именно Элен поведала мне, что мальчики суть скучнейшие существа, слишком мало стимулирующие мозг. Ее тирады внушили мне идеал другого типа мужчин. Идеал, от которого я так и не смогла избавиться и из-за которого так сложно было кого-то найти.

Элен презирала феноменальный примитивизм мальчиков, их безнадежную предсказуемость.

– Весь род мужской, – говорила Элен, – напоминает мне Homo neanderthalensis.

– Что это?

– Тупиковая ветвь в развитии человечества. Они вымерли.

Однажды Элен рассказала, как встречалась с двумя мальчиками одновременно. Ей хотелось чего-нибудь особенного. Она понадеялась, что так они скомпенсируют и дополнят друг друга. Но ее ждало не меньшее разочарование. Как будто желая проиллюстрировать свой вывод, она достала популярную в то время игру: деревянный ящик, который следовало поворачивать под разными углами, чтобы заставить шарик прокатиться по лабиринту, не попав в многочисленные лунки по дороге. Элен положила один шарик у старта, один – у финиша и мастерски направила их каждый своей дорогой, координировала движения, пока оба шарика не прокатились по всей игровой поверхности.

– Слишком легко, – сказала она. – Прямо как с мальчиками.

Я рассказала о Хенрике. О том, что он не такой. Повторила, что он «Соалала». Описала его руки. Она заинтересованно слушала. Слишком заинтересованно. Слушала, демонстрируя силу воли марафонца. Кто меня за язык-то тянул? Сама не поняла, зачем я это рассказала.

Когда я лежала на матрасе, прижавшись к моему возлюбленному, он нередко говорил вещи, которые я не понимала, но все же размышляла о них впоследствии. Однажды я нашла две монетки в десять крон около лампы и в шутку запустила их прокатиться с шеи и вниз по его позвоночнику. В ответ он рассказал историю из тех времен, когда учился в Лондоне. Он играл на виолончели в подземке, чтобы насладиться превосходной акустикой и чтобы подзаработать. Он уже несколько дней сидел в своем любимом месте, в одном из подземных переходов у станции Оксфорд-сёркус и исполнял сольные партии из «Вариаций на тему рококо» Чайковского. Однажды в полдень перед ним остановилась элегантно одетая юркая женщина лет тридцати. Она уселась на сумку, сняла туфли и надела пуанты. Затем задвигалась под музыку, пока люди шли мимо и швыряли деньги ему в кофр. Он отнюдь не был чужд балету, и тем не менее ему никогда еще не доводилось видеть, чтобы кто-то танцевал так красиво. Затем она снова присела, и только когда она расшнуровала свою золотистую обувь, он увидел, до чего у нее увечные ноги. Ступни опухли. На них были наросты. Корявые пальцы, испещренные мелкими шрамами, как после операции, казались переломанными. Ногти деформировались и потеряли цвет. Он так и не смог забыть этот контраст между, прямо скажем, уродливыми ногами и тем дивным, исполненным грации танцем.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я после короткой паузы. – За высокое искусство приходится платить? Под красотой скрываются раны?

– Нет, – ответил он.

– Но что? К чему этот рассказ?

Он признался, что не знает. Действительно не знает. Разве человек обязан понимать все на свете?

У Элен был швейцарский армейский нож, один из тех тяжелых красных карманных ножей, в которые было вложено множество инструментов; компактный арсенал самых удивительных вещей. Лезвием этого ножа мы вырезали наши отметки на будке автобусной остановки, на фонарных столбах, на оборотной стороне школьных парт.