Знаки любви

Второй визит к Хансу-Георгу Скаю ознаменовался известием о чем-то, чему предстояло еще долго меня вдохновлять и волновать одновременно – если не сказать, мучить. Случилось это осенью, в тот же год. Когда я стояла у подножия выложенной булыжником тропинки через сад, перед деревянным домом, палая листва поблескивала в вечернем свете светящейся парчой; она была раскидана в таком изысканном беспорядке, точно кто-то ее разложил, не иначе.

В этот раз он еще более тщательно изучал меня сквозь стекло своих четырехугольных очков, как будто искал что-то определенное у меня в душе или во внешнем облике. Я пила только белое вино, он же подливал себе виски, щедро и часто. На этот раз дверь на веранду стояла закрытой, но нам была видна полная луна, которая медленно поднималась над кронами деревьев на другом берегу реки. Что-то в осеннем воздухе придавало планете оттенок розового жемчуга.

– Как вам вино? – осведомился Ханс-Георг Скай.

– На редкость замечательное. Лучше, чем в прошлый раз.

– Уверены?

– Абсолютно.

Я неплохо разбиралась в винах.

Он удовлетворенно хмыкнул.

– Это то же вино, – сказал он шепотом. – А вот бокалы – разные, хоть это и незаметно. Стекло прозрачное, но отнюдь не невидимое. Оно влияет на восприятие вкуса.

Он не стал развивать мысль. Понял, что я тотчас провела параллель с текстом, набранным двумя разными шрифтами.

Внезапно он достал откуда-то мягкий кожаный мешочек, из таких в кино высыпают на стол бриллианты. Ханс-Георг Скай высыпал его содержимое, около тридцати подвижных литер.

– Строчные «g», – сказал он. – И все из разных гарнитур. Собираю по старым типографиям.

Я видела, как блестели его глаза. Несмотря на белый костюм, несмотря на употребление золотого эликсира, в тот вечер Ханс-Георг запомнился мне монахом. Тем, кто принадлежит прошлому, кому доступно знание о свинце, об иллюминированных рукописях – чуть не сказала «о черных бриллиантах», – которые уже давно устарели благодаря новым изобретениям и новому образу мыслей. Он сидел, все чаще смотря на луну, он стал для меня человеком, который отринул любовь, отринул земные блага, чтобы отстаивать письмо, или веру в письмо, в мире, которым завладели изображения, звуки и цифры. В то же время мне сделались очевидными безумие и бессмысленность этих попыток. И когда я подняла лицо к розовому блестящему лунному диску, я увидела на мгновение – мгновение, которое поразило меня как разрядом, – что я сама была молодым зеркальным отражением Ханса-Георга Ская.

Я пробыла в домике у реки дольше, чем в прошлый раз. Мы беседовали о том, как буквы отражают дух времени, о несуществующем причудливом алфавите Луиджи Серафини[67], о знаменитом пуансонисте Франческо Гриффо[68], который трудился в венецианской книгопечатне Альда Мануция в конце пятнадцатого века. Я ничуть не удивилась, когда Скай рассказал мне, что Гриффо – сын ювелира. В некотором смысле все разработчики шрифтов – ювелиры, члены гильдии, которая занимается облагораживанием. Именно в этой связи, вертя в руках маленькую свинцовую «g», Ханс-Георг Скай сказал, или прошептал, то, о чем я и сама догадывалась: что он тоже подумывал стать ювелиром.

– Не знаю, Сесилиа, но сдается мне, что наша главная цель – огранить букву наподобие драгоценного камня: он будет улавливать свет, но только чтобы отразить его еще ярче.

– Речь не о свете, – ответила я. – Речь о понимании, верно?

Он не ответил, но посмотрел на меня с выражением, которое я истолковала как смесь жадности и любопытства, а затем отвернул лицо и умолк. Молчал он долго, будто и вовсе позабыл о моем присутствии. Я смирно сидела и гадала, куда нас заведут эти куртуазные игры. Внезапно он отвел взгляд от теней, где металлические предметы горели отблесками дальних маяков, и заглянул мне глубоко в глаза. Последний стакан явно был уже лишним, но вместо того, чтобы сделать мне непристойное предложение, которого я в глубине души опасалась, он произнес:

– Я не предполагал, что раскрою кому-то свой секрет, но вижу, что у вас редкостная тяга к письму и есть дар – на свой лад оценивать высоту букв и форму засечек.

Я поняла, что, должно быть, выдержала экзамен и сейчас, в качестве награды, услышу историю о Мастере Николасе.

В молодости Ханс-Георг Скай несколько раз посещал Венецию и Флоренцию, поскольку интересовался ранними итальянскими печатными шрифтами. Во время одной из таких поездок ему в руки попал старинный манускрипт – он не хотел рассказывать мне, каким образом, сказал только, что мне лучше не знать. Я пришла к выводу, что ради этого документа ему пришлось пройти через утомительные и опасные испытания.

– Я знаю, что люди зовут меня Святым Георгием, – сказал он полушепотом, и кубики льда звякнули в стакане. – Но никто не знает, что я и вправду убил дракона, чем и заслужил это прозвище.

Рукопись принадлежала перу Мастера Николаса, в настоящее время забытого пуансониста первой половины шестнадцатого века.