Знаки любви

Знаменитый охотник Эрнест Паттерсон наконец-то застрелил льва, который на протяжении долгого времени терроризировал деревни в западной оконечности озера Рудольф. Следуя обычаю, он вскрыл зверю грудь и вырезал его сердце. Когда охотник, намереваясь съесть кусочек, вонзил нож в кровавый орган, лезвие звякнуло о металл. Паттерсон присмотрелся и, ничего не понимая, нашел R из чистого золота в самом центре львиного сердца. Примечательнее всего, однако, было другое: R отличалась от любой другой R; ее не удалось распознать ни в одной из известных человечеству гарнитур.

X

Днем ранее я стояла в Артуровой квартире. Видела его, слышала его игру. А сейчас три часа утра, и я петляю по улицам. Десять градусов мороза и звездное небо. Невероятно ясное для городского. Черная тряпица, полная крошечных осколков мрамора. Как над пустыней в Египте, выражаясь дедушкиными словами.

Когда Артур впустил меня в крошечную пекарню, я уже сильно озябла, хотя и была тепло одета. Белая футболка, поварские штаны в мелкую черно-белую клеточку, фартук вокруг талии. Руки в муке. Моя дрожь его рассмешила. Тепла двух духовок мне было мало. Я все равно мерзла. Перестала трястись, но мерзла.

Артур работал уже какое-то время. Тележки с двумя видами хлеба стояли внутри прибора, который он звал «расстоечным шкафом»[85], где можно регулировать и температуру, и влажность. Дело Артура шло хорошо. Кроме выпечки для «Пальмиры», он также поставлял хлеб в пару других кафе, несколько ресторанов и маленькую гостиницу поблизости. Он кивком указал на список с сегодняшними заказами, прикрепленный на стене. Помещение было больше, чем я ожидала, но вполне обозримое. Уютное. Я не пекла сама, но часто наблюдала, как печет дедушка.

Французский хлеб, который Артур окрестил «хлеб Мадам Бовари», лежал в холодильной комнате и поднимался с предыдущего дня. К тому же он стоял в расстоечном шкафу уже полчаса к моменту моего прихода, больше для влажности корки. Теперь Артур выкатил тележку и, обсыпав его цельнозерновой ржаной мукой, сделал продольный срез на каждом батоне.

– Мадам Бовари была глубоко раненным человеком, – сказал он.

Затем он поставил хлеб на две средние полки в большую хлебопекарную печь, запустил таймер и развернулся ко мне с загадочным выражением лица:

– Я надеюсь, ты мне поможешь?

Он сказал это осторожно, как будто извиняясь, на случай, если я подумала, что он заманил меня сюда под ложным предлогом. Обычно их было двое, но не сегодня.

– Расслабься, – сказал он, когда я замешкалась с ответом, – сегодня печем не больше ста пятидесяти штук, и всего три вида.

В булочной было не очень много техники, но тестомесильная машина стояла наготове. Я внимательно следила за тем, как Артур всыпает ингредиенты, которые он измерил и взвесил заранее, в чашу – муку, воду, оливковое масло, свежие дрожжи, соль – и запустил машину. Следующая в программе была белая буханка «Изабель Арчер». Я не знала, кем была эта Изабель. Я чувствовала, что чего-то не знаю о его мире. Артур сказал, что это главная героиня одного из романов Генри Джеймса. У них с буханкой хлеба есть что-то общее: белая, втиснутая в форму, находиться в которой ей в тягость.

– Мы можем посыпать сверху маком, чтобы намекнуть на ее печальный любовный опыт, – он вопросительно посмотрел на меня.

Мне пришлось опустить глаза.

Он поднял тесто на стол из нержавейки и принялся его делить, взвешивая каждый кусок и отщипывая от него, если тот оказывался слишком большим.

– Теперь пора его формовать, – сказал он.